Так вот для чего меня пригласили персонально — чтобы учинить публичную порку. Ну что ж, придется пройти и это.
— Автор статьи и небезызвестная Галина Старовойтова, выступающая в роли провидца, — продолжал Богатырев, — подсказывают, как можно запросто решить сложнейший территориальный вопрос, возникший после депортации ингушей в 1944 году из Пригородного района Северной Осетии...
Богатырев говорил, а я вспоминал, что и как было. В двадцатых числах марта 1991 года на Северный Кавказ отправился Борис Ельцин—тогда еще председатель Верховного Совета РСФСР. Мне было поручено освещать его визит в Осетию и Ингушетию.
Помню, в воскресенье мы приехали в Назрань, где уже четырнадцатые сутки продолжался многотысячный митинг. Основной вопрос, который обсуждали его участники, — восстановление ингушской автономии и возврат территории, на которой они проживали до выселения в 1944 году.
Я находился в головной машине сопровождения ГАИ. Народу на площади море, яблоку негде упасть. Милиционеры, взявшись за руки, образовали живой коридор, по которому кортеж автомобилей медленно пробирался к трибуне. Там я расположился в двух шагах от Ельцина. Старовойтова находилась за его спиной и что-то быстро писала на небольших листочках бумаги.
Когда председательствующий предоставил слово Ельцину, я мельком бросил взгляд в его сторону. Ельцин, отведя руку назад, растопырил широкую пятерню. Старовойтова, вложив в его ладонь, как я понял, листок с тезисами выступления, принялась заполнять другой.
Ельцин говорил мощно и впечатляюще, почти не заглядывая в бумажку. Площадь замерла. Перед трибуной полумесяцем на табуретах сидели аксакалы. Их длинные бороды и взгляды-молнии производили довольно неприятное впечатление. Стоило Ельцину сказать что-то, на их взгляд, не то, как острые клюки старейшин, будто змеиные жала, тотчас устремлялись в нашу сторону. Видно было, что не нравится старцам мнение российского лидера, не по душе компромисс. Так что не будь охраны — не поздоровилось бы нам.
И все же Ельцину удалось обуздать страсти митингующих. Он пообещал, что на сессии Верховного Совета Российской Федерации поставит вопрос о восстановлении автономии ингушского народа в составе РСФСР.
— Ингушский народ всей своей историей доказал, — потрясая кулаком левой руки, воскликнул Ельцин, — что он не агрессивен, трудолюбив, что он требует только одного — справедливости. И я поддерживаю его в этом!
Под бурю оваций Ельцин сошел с трибуны и по живому коридору направился к машине. Я подошел к Старовойтовой и, представившись, попросил об интервью для своей газеты.
— О, «Красная звезда», — протянув мне руку, улыбнулась Галина Васильевна. — С удовольствием.
Мы медленно двигались с ней по площади, находясь в кольце людей с зелеными повязками. Старовойтова, держа меня под руку, живо интересовалась армейскими проблемами. На ней было длинное черное кожаное пальто, волнистые русые волосы покрывал красный вязаный берет. Боковым зрением я видел, как разглядывали нас окружающие «Старовойтова идет...» — доносилось из толпы:
Мы подошли к машинам.
— А где Борис Николаевич? — поинтересовалась Галина Васильевна у водителя одной из «Волг».
— Он уехал в Грозный, — ответил тот.
Водитель открыл перед ней заднюю дверцу машины.
— Присаживайтесь рядышком, — пригласила меня Старовойтова.
Я сел.
— Слушаю вас, — произнесла она.
— Галина Васильевна, — немного волнуясь, сказал я, — как вы оцениваете ситуацию на Северном Кавказе?
— Вы, по-видимому, хотите знать мое мнение, каким образом разрешить узел проблем, что возник после депортации ингушей в 44-м?
— Да-да, — согласился я.
— Поскольку до сих пор проблема не решалась, — ответила Галина Васильевна на свой же вопрос, — а было стремление любой ценой сохранить сложившееся положение, так называемый статус-кво, следствием стало то, что мы видим сегодня: межнациональные распри, напряженность. Держать и не пущать — не решение проблемы. Но, с другой стороны, просто перекраивать границы по желанию их национальных лидеров, разумеется, тоже нельзя. Это приведет к хаосу и кровопролитию. Значит, изменять границы надо лишь там, где без изменений обойтись невозможно. И, главное, этот процесс должен осуществляться исключительно парламентским путем. И должен быть ориентирован на определенные критерии.
— На какие же?
— Первый — на историческую принадлежность территории тому или иному народу. Хотя и это, безусловно, не является решающим. К сожалению, народное сознание часто переоценивает свое мнение, полагая, что, если исторически земля в течение нескольких веков принадлежала данному народу, значит, она должна быть ему возвращена. В жизни все гораздо сложнее. Второй критерий, который, как правило, не совпадает с историческим принципом, — этническое большинство населения, проживающее на данной территории. И, наконец, третий критерий — волеизъявление народа тем или иным законным парламентским путем, то есть решение вопроса с помощью органа представительной демократии или референдума.
— Какой же из этих критериев главный?
— На мой взгляд, для принятия решения об изменении границ необходимо совпадение всех трех, что случается крайне редко. Если из трех принципов совпадают лишь два, то вопрос становится более сложным и спорным. Вот и в случае с требованиями ингушей и правами осетин ситуация очень непростая. Поэтому здесь весьма вероятна вспышка межнационального конфликта, которая может привести к кровопролитию. На мой взгляд, сейчас самым важным условием мира и спокойствия является усиление государственности всей России, ее суверенитета, что позволит создать институт третейских судей для решения спорных вопросов.
Попрощавшись со Старовойтовой, я побрел по площади в поисках Валерия Бучукури, который должен был приехать за мной из Владикавказа. С ним я служил на Дальнем Востоке. И вот, спустя десять лет, неожиданно встретил в Беслане, где он был военкомом Правобережного района.
Бучукури отыскался возле трибуны. Он о чем-то оживленно беседовал с Русланом Аушевым. На Аушеве ладно сидела новенькая генеральская форма. С ним я тоже познакомился на Дальнем Востоке — в Уссурийске, где он командовал «румынским» полком, названным так в шутку за то, что его солдаты из-за отсутствия воды вечно ходили неумытые, а оказавшись за пределами части, по своему разгильдяйству обязательно попадали в какие-нибудь истории, принося коллективу одни лишь ЧП.
Бучукури представил меня Аушеву. Мы обменялись рукопожатиями.
— Валера, — прощаясь, сказал Аушев Бучукури, — завтра мы собираемся узким кругом у Бекхана Барахоева. Приезжайте и вы. Посидим, повспоминаем...
На следующий день мы отправились в Назрань. По дороге нас то и дело обгоняли иномарки с чечено-ингушскими номерами.
— Богато живет народ, — заметил я.
— Для ингуша «Жигули» — не машина, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Бучукури. — Он лучше будет ходить пешком, чем сядет за руль «ВАЗа» — соседи засмеют.
В полдень подъехали к дому Барахоева. Через широкую калитку прошли на просторный двор. Рядом с высокой верандой, на которой мирно беседовали несколько мужчин, стояли два автомобиля — «Ауди-100» и «ГАЗ-2410». Поднявшись на веранду, поздоровались с гостями. Это были, как я позже узнал, близкие друзья Аушева: Беслан Коренов, Бесан Юсупов, председатель КГБ республики Игорь Кочубей...
Все ждали Аушева, который задерживался. Но вот, наконец, приехал и Руслан.
— Прошу всех в дом, — пригласил Барахоев.
