заняться. И Семёнов наклонившись к уху Лёхи тихо, но внятно прошептал:
— Ты не вздумай, сукин кот, трепаться им, что из будущего, дескать!
Потомок мрачно кивнул, стараясь, чтобы это было незаметно. Проскочило, как раз конвоиры отвлеклись на что?то их заинтересовавшее и, глянув туда, куда они глядели Семёнов сразу и не понял, что это такое. С его положения, сидящего на полу в машине, дороги было не видно, а вот трех мужчин и женщину в гражданской одеже — городской, как он успел заметить, видно было достаточно хорошо, потому, что эти четверо не стояли на дороге, а были развешены на сучьях деревьев довольно высоко. Зрелище такое было в новинку Семёнову, раньше ему повешенных видеть не доводилось ни разу в жизни и теперь ему стало еще страшнее, тем более, что конвоиры весело ржали, тыча пальцами в удаляющиеся тела с одинаково свернутыми набок головами. Боец еще успел порадоваться, что из?за пыли толком лиц у мертвецов видно не было. Лёха тоже глядел на это зрелище, открыв рот от удивления, только азиат безучастно сидел, опустив глаза в пол.
Конопатый конвоир горделиво посмотрел на пленных и что?то снисходительно пояснил, улыбаясь.
Семёнов ничего не понял из сказанного, вроде слово «коммунистен» проскочило.
Машинка бодро перла дальше. На душе становилось все тоскливее и тревожнее. Потому как сначала еще было как?то не вполне понятно, что произошло. То есть понятно, но все же не совсем. Не вполне отчетливо, что ли. А вот теперь дошло. Проехали километров десять, дорога стала шире, правда трясти меньше не стало. Наконец остановились, конопатый достал те самые петровские бумажки, ловко спрыгнул на землю и заорал кому?то, видно своему знакомому:
- Alter! Guck mal! Was ist das?
Подошедший сбоку голый по пояс белобрысый парень в очках с интересом взял бумажонки, пролистал их, бурча под нос что?то вроде:
- … er hat wie einen Vogel geschriebt. Was ist das fur die Scheisse?
- Ist das interessant, Gustav? — поинтересовался другой конвоир, когда парень в очках прошурстил всю тощенькую стопку листов. Парень глянул на сидящих в полумраке кузова пленных и спросил почти без акцента:
— Ваши бумаги?
Семёнов тут же отозвался, привстав:
— Так точно! На самокрутки взяли, на дороге валялись. Мягкая бумага, хорошая.
- Latrinenpapier — уверенно резюмировал очкастый парень, махнув рукой в сторону.
- Saugut — разочарованно отозвался конвоир и тут же вызверился на все еще сидящего на корточках Семёнова:
- Du schaebides Wesen! Setz dich auf dein funf Buchstaben!
Сказанное было непонятно совершенно, но характерный жест и злое выражение конопатой хари сомнений не оставляли и потому Семёнов послушно сел как раньше, обалдело оценивая виденное только что. А конвоир грустно сказал напарнику с винтовкой:
- Sie ist total verfickte!
- Deines Blech wartet auf dich, Alte Hase! Mehr Mut zur Risiko! — пафосно, словно с трибуны, ораторским голосом заявил очкастый, лыбясь при этом во весь рот и поблескивая очками. Долговязый конвоир тоже ухмылялся. Но не так отчаянно, деликатно. Конопатый, брякнув о борт автоматом, залез обратно в кузов.
- Hau ab! — печально буркнул конопатый очкастому и рявкнул что?то в сторону кабины. Машинка тронулась и покатила дальше, а Семёнов перевел дух. Одной бедой явно стало меньше, и чертовы бумаги все?таки оказались не секретными и не важными. Такой вывод позволял сделать тон, которым отозвался о бумагах этот ученый молодой человек, а также и то, что рукой он показал на странноватое, но не оставляющее сомнений сооружение рядом с дорогой. Сооружение это было из нескольких жердей и канавки, на жердочке, словно птички жопами к дороге как раз сидели трое голых немцев и недвусмысленно гадили в эту самую канавку. То есть бумаги этот смекающий в русском языке германец счел достойными только полевого сортира. Вот и ладно. Боец припомнил все виденное, опять же удивился, потому как кроме сортира с голыми немцами он успел увидеть, что неподалеку там же был пруд, где голых германцев было полным — полно, причем расположились они по–хозяйски, совершенно беззаботно, словно дачники какие, или как в санатории, о котором Семёнов читал до войны в газете. И сам переводчик этот спокойно подошел голышом, это стало заметно, как только Семёнов приподнялся на корточки и борт кузова перестал загораживать переводчика. На нем только какие?то спортивные тапочки да очки были. Срамота какая! Загорают они, значит. Как городские на пляже. И не стесняются совершенно — чуток подальше и в стороне от пруда, где разлеглись на своих подстилках германцы, боец успел еще заметить здоровенный танк, по привычной зеленой краске судя — наш. Так и на нем возились совершенно голые германцы. То есть совершенно никакого стыда у людей — а ведь дорога совсем рядом, мало ли кто пойдет или поедет. Дома, интересно они тоже так себя ведут?
Нет, самому Семёнову тоже доводилось купаться голышом, да и девки деревенские тоже не одетыми в речке плавали, но не так вот нагло. Совесть все?таки была, и места выбирали побезлюднее, а не прямо у дороги. Да и друг друга не стесняются германцы, вон прямо рядком лежали, один даже книжку какую?то читал в яркой обложке. Пожилой уже, седатый. А танк видно тот самый и есть, ворошиловский, о котором толковали с танкистами целую вечность тому назад, а на самом деле вчера еще. Хороший танк, здоровенный, и пушка мощная, сразу видно. И не битый вроде по первому взгляду, не горевший, а немцам достался. Видать тоже бензина не было или поломалось что.
Семёнову стало досадно, что такое чудо техники, повозка самобеглая, бронированная, да еще с пушкой и пулеметами из?за такого пустяка пропала. Денег?то она, наверное,
стоит немеряно, одного железа сколько ушло, да не просто железа, а особой дорогущей качественной стали. Сколько ж всего полезного можно было бы из нее сделать! А теперь на нем немцы разъезжать будут. И тут Семёнову стало жалко, что танк не горелый и не разбитый в щепу стальную. Так оно было бы спокойнее.
Впрочем, очень скоро мнение его переменилось. Машина встала, долговязый с винтовкой не спеша вылез наружу, а конопатый нетерпеливо махнул рукой и велел:
- Raus! Weg!
Затекшие от неудобного сидения ноги не очень хорошо слушались, но, в общем, под колючим взглядом автоматчика засиживаться не очень хотелось, потому все трое вылезли поспешно, как только могли. И немножко оторопели. Ветерок нес странный букет запахов — вроде как пережаренного мяса, подгоревшего до углей и тухлятины и мертвечины. И еще чего?то и все вместе было отвратным донельзя. И, в общем, было понятно — откуда, потому как тут, на окраине малюсенькой деревушки в десяток домов стояло несколько разбитых и сгоревших грузовиков и танков. Наших, похоже, потому как Семёнов не шибко разбирался в технике, секретно же многое было. И прямо под ногами валялась с трудом узнаваемая канистра, будь они неладны, эти канистры, только пухлая, вздутая изнутри взрывом, уже успевшая поржаветь и потому еще более странная.
Автоматчик из кузова протараторил что?то своему напарнику, так, что боец ни слова не разобрал, тот кивнул в ответ, сказав:
- Jawohl!
Конопатый кивнул, перебрался из кузова в тесную кабину.
Машинка уехала, а трое пленных остались как раз перед точно таким же громадным танком, как тот — у пруда. И воняло от этого танка сладковатым, приторным и липким запахом мертвечины. А чтобы не спутать запах этот — еще и мух тут вилось роями, веселых и радостных мух, прилетевших на пир.
Конвоир, сохраняя на своей белесой харе непреклонность и мужественность, старался держаться невозмутимо, но вроде как побледнел с лица, и вроде как его мутило. Он встал поодаль от вонючего танка и приказал:
- Abdecke Aas! Schnell!
И сделал несколько копающих движений, словно держал не винтовку, а лопату.
— Хочет, чтобы мы наших упокойников прибрали — догадался вслух Семёнов.
- Nimm Schaufel aus Kampfwagen!
Глянув, куда ткнул пальцем германец, боец понял, что тот имеет в виду — на боку танка в зажимах
