— Ага. И даже пулеметы не сняли. Мне?то кажется, что их тут самолеты накрыли. Только не все понятно. Грузовики все в дырках от пуль и видно, что сверху прилетело, а танкиста гранатами забросали. Не с самолета же. И с этими двумя — кивнул Семёнов в сторону двух глянцево вздутых голых, черных, словно негритянских тел, на которых кроме ботинок не осталось никакой одежи — не пойму. Танк не горелый, а они перед танком валялись и вон как сгорели.
— Может зажигательной бомбой? — просто чтобы не молчать, сказал Лёха. Он как раз тянул в яму за ноги одного из найденных в кустах — у белобрысого паренька была замотана бинтами почти все верхняя половина тела, и лицо тоже было забинтовано, только вот волосья и торчали.
— Ранеты они были. Их кончили — проворчал Жанаев.
— Думаешь?
Азиат хмуро глянул на Лёху и ткнул пальцем в дырки на забинтованной груди трупа.
— Штык вот.
Семёнов молча согласился — очень было похоже, что лежащих в теньке забинтованных парней прикололи штыком. Точно таким же, клинковым, как тот, что поблескивал на винтовке их конвоира. От такого открытия стало еще тошнее на душе. Почему?то вспомнилось, что когда взводный отправлял с попуткой раненых из их роты, то отдал сержанту Овчаренко свой пистолет. Тогда помогавший загрузить своих сослуживцев Семёнов не обратил на это особого внимания, но вот Овчаренко намек понял — он из десятка раненых был в лучшей форме, мог даже ходить, да и рука у него была правая в порядке — и пистолет этот он старательно припрятал в карман шаровар. Видно было, что оба они — и взводный и раненый сержант поняли что?то такое, что Семёнов стал осознавать только сейчас.
Например, то, что с оружием жить веселее. Оружие тут было в избытке — две танковые пушки, да несколько пулеметов, только вот ни в одном из трех танков, что тут стояли — не было ни одного патрона, самого завалящего. То оружие, что было в четырех грузовиках — сгорело, да и было там пара винтовок Мосина и СВТ. Наган танкистский с выбитым барабаном тоже никуда не годился. Оставалась лопата и голые руки, но это было явно не то. Тем более что ослабли руки?то. Не кормили немцы пленных пока ни разу. И тут даже не сказать — хорошо ли было то, что занимались они тошной в прямом смысле работой, отбивавшей аппетит напрочь, или нет.
— Маленькие они какие — передернувшись всем телом, сказал Лёха, завороженно глядя на лежащих в воронке.
— Понятно, обгорели же — буркнул в ответ Семёнов. Ему такое еще не попадалось, чтоб живой человек превращался в дурно пахнувшее обгоревшее бревно. Даже не бревно, а суковатое бревнышко, становясь размером с подростка. Отмахиваясь от остервеневших мух, стали сгребать землю с краев, присыпая тела. Получилось убого, потому как земли оказалось маловато, только–только присыпать, остальную взрыв раскидал вокруг так, что не собрать.
Потом Семёнов, ради того, чтобы хоть как?то обозначить могилу, оглянулся и, подойдя к ближайшему грузовику, потянул оттуда остов сгоревшей винтовки. Конвоир, до того сидевший в расслабленной позе, вскочил как ужаленный и вскинув угрожающе винтовку недвусмысленно рявкнул так громко, что из домика неподалеку выскочило аж двое немцев, без кителей и фуражек, но с оружием — оба с пистолетами. Они удивленно посмотрели на конвоира, испуганного Семёнова, выронившего себе под ноги горелое железо так быстро, словно оно еще было раскалено, и вдруг слаженно захохотали. Можно бы даже сказать, что и заржали. Один из них, тот, что постарше сунул привычным жестом пистолет в здоровенную желтую кобуру, подошел поближе, поднял остов винтовки и что?то иронично сказал напарнику. Тот так же отозвался, непонятно что сказав. Конвоир почему?то взбеленился и явно начал ругаться, на что оба выскочивших из избенки только поучительно что?то ему говорили, словно бы снисходя до его уровня, так, как с дурачком неразумным разговаривают взрослые дяди (а конвоир действительно этим двум мужикам в сыны годился).
— Зачьем бинтофк? — спросил Семёнова немец.
— Могила наверх — безграмотно, как обычно говорят наши люди с иностранцами, коверкая слова, словно иностранец лучше понимать от этого станет, ответил Семёнов и показал руками, как воткнул бы винтовку в землю.
— Тафай тафай! На зторофье! — подмигнул ему германец и опять что?то пояснил своему приятелю. Тот лениво отозвался, отчего конвоир, разозлившись не на шутку, разразился длинной стрекочущей фразой. Семёнов опасливо потянул винтовку к могиле, ожидая от долговязого конвоира окрика или чего?то еще подобного, но тот всерьез орал на своих соотечественников, а они только посмеивались, отчего пацан с винтовкой бесился еще больше. Все это очень не понравилось Семёнову, который уже и не рад был, что затеял всю эту панихиду. Видно, что сопляк ничего двум взрослым дядям сам сделать не может, даже в перебранке они его умыли, значит, отыграется на пленных, такие всегда после проигрыша на слабых отыгрываются. А отыграться он может сурово — перестреляет — и всех дел. Их же, как пленных никто не регистрировал еще. Так что всякое может быть с неучтёнкой?то, это Семёнов и по довоенной жизни знал.
Между тем германские мужики что?то углядели в петлицах потомка, и один не спеша пошел в избушку. Второй не торопясь стал между разъяренным конвоиром и старающимися усохнуть до минимального размера пленными. Опять оба закартавили, загорготали, конвоир злобно, мужик с трубкой спокойно, снисходительно и убеждающим тоном. Между делом мужик еще что?то крикнул своему приятелю и тот согласно отозвался из домишки.
Появился он довольно скоро, таща в руках какую?то круглую коробчонку синего цвета и пару пачек папирос, тоже каких?то серо–синих. На этот раз и конвоир поугомонился и стал спокойнее и мужики тоже сбавили ехидства. Видно было, что разговор пошел сугубо деловой, потом один из них вручил конвоиру пачки с папиросками, такие Семёнов раньше не видел, да и надпись была странная «Беломорканал».
Долговязый, правда, вроде как опасался чего?то, но недолго, видно доводы были убедительными. Германцы дружно закурили, отчего конвоир еще больше помягчел, поговорили о чем?то, но уже спокойно, а тем временем общительный германец пожужжал и спросил у потомка, ткнув пальцем ему в петлицу:
— Замольет? Летатель?
Потомок сообразил сам, показал рукой, словно пишет и ответил:
— Писать. Бумаги. Финансы.
Германец понял, поскучнел, но его приятель пренебрежительно отмахнулся и потянулся рукой в шее потомка. Тот испуганно дернулся назад, но мужик, что с трубкой фыркнул что?то типа «тпру» и потомок застыл. Немец довольно шустро свинтил с голубой петлицы эмблемку с крылышками и винтом, аккуратно открыл свою круглую жестяную коробочку и достал оттуда лоскут бордовой ткани, богатой на вид, вроде как бархатной, на которой были прикручены всякие незнакомые значки, среди которых были и серебряные и позолоченные и всякие звездочки — четырехугольные, пятиугольные и шестиугольные, какие?то орлы, один вроде как польский, бомбы, скрещенные ружья и всякое в том же духе. Германец поместил на лоскут рядом с рубиновыми звездочкой с пилотки и треугольничком с кубарем эмблемку ВВС и от удовольствия прищелкнул языком. Вот шпалы еще у германца тут не было, зато была эмблема бронетанковых войск — танчик.
Германец не торопясь сложил лоскут с тихо брякнувшими значками в коробочку — оба пожилых германца с деловым видом вернулись в домик. И практически тут же вышли из него, застегивая ремни, поправляя мундиры и кепи, полностью изменившись, до того, в подтяжках и майках вида они были такого разгильдяйского, домашнего даже, теперь были одеты по форме, собраны и целенаправленны. Семёнов не очень понял, что от них хотят, но когда немцы поманили рукой, он глянул в последний раз на могилу, воткнул в нее лопату, кивнул своим спутником и все вместе они подошли к раскрытым немцами вороткам сараюшки. Там в полутьме стояла древнего вида телега. Вышедшая из домишки тетка молча смотрела на то, как эту телегу по знаку ее постояльцев трое пленных потянули из сарая. Семёнов ожидал, что тут же где?то и коняшка найдется, но тот, что с трубкой махнул им рукой повелительно и вместо коняшки телегу потянули пленные. Хорошо, что телега была легкой и шла без затирки, свободно. Вот только идти пришлось как?то странно, да и немцы вели себя так, словно делали что?то не слишком приличное. Во всяком случае, сторожко посматривали по сторонам и оба пожилых и молокосос — конвоир. Тянуть телегу пришлось километра три, причем по какой?то полузаросшей стежке. Вышли к железной дороге — насыпь ее боец сразу увидел и понял, что это такое. Вдоль насыпи прошли еще сколько?то пока не уперлись в кирпичный забор.
