14. Сила мысли в пустоте
До утра горело окно в капитанской каюте. Алешу в качестве исключения позвали на праздник в высшее общество. Ничего особенного там и не происходило. Да, впрочем, Алеша стеснялся и скоро ушел.
Дэна в капитанскую каюту не позвали, и он с тоски пошел в арсенал, где матросы читали друг другу стихи, посвященные славной победе.
Утром около камбуза Алеша встретил Галю.
— Привет! — сказал Алеша.
— Привет, — сказала Галя и улыбнулась.
Алеша размечтался:
— Вот бы, — подумал он, — получилось бы как-нибудь так, чтобы мы с Галей сидели бы вместе за столом, пили бы чай из подстаканников, за окном бы темно было, а у нас светло, и чтоб там холодно, а у нас жарко, и лазали бы ложками в варенье, не считая, кто сколько съест, и чтоб малиновое, и чтоб ложки гнутые… и чтоб скатерть такая, белая…
Алеша давно об этом мечтал и даже заготовил пару гнутых ложек. Правда, мысль о чаепитии с Галей казалась ему слишком праздничной и нереальной и расстраивала своей несбыточностью: Галя всего лишь улыбалась ему и говорила «Привет». Поэтому Алеша, чтобы не загрустить от несбыточности, бывало, думал о чем-нибудь философском, абстрактном.
Алеша часто думал вот о чем:
— Человеческое существо, — часто думал Алеша, — обладает способностью часто думать о всяких разных вещах. Вот как я сейчас, например. Например, он думает о светофорах, поливальных машинах и повивальных бабках, новостях, о книгах, о песнях, о стариках и колясках, о воздушных шариках, о прохожих, о том, где раздобыть еды, о деньгах, о футболе, об овечках, о новой одежде и так далее. Обо всем этом человек думает много раз в течение дня, и даже не замечает этого. Но ведь каждая мысль имеет какую-то свою силу, может как-то повлиять на мир. И именно благодаря тому, что мыслей много, они рассеиваются в разные стороны, взаимоуничтожаются, как разнонаправленные векторы, и ничего не происходит. Светофоры не гнутся, рукописи не горят, воздушные шарики не превращаются в змей. Старики только много думают о смерти и потому умирают. Но к старости нельзя не думать о смерти, потому что смерть близка, волей-неволей приходится о ней думать, вот и умираешь. Замкнутый круг получается. Если б кто-то мог вовсе не думать о смерти…
Поэтому, собственно, чудес и происходит так мало. Просто никто не может сконцентрироваться на какой-то мысли о чуде так сильно, чтобы это чудо произошло. В этом есть мудрость природы.
Но это всё в городе, или, скажем, в деревне. Там, конечно, внимание рассеивается. Там светофоры, поливальные машины и повивальные бабки, новости, там книги, песни, старики, коляски, овечки, футбол, там воздушные шарики, прохожие, там приходится раздобывать еду, одежду, и думать о деньгах. Но о чем думать на бронеаэродроме? Всего этого тут нет. Вокруг только степь, голая, глазу не за что зацепиться. Только и есть о чем подумать, как об аэродроме. Но на корабле о чем думать? Ничего же нового не происходит, ничего, абсолютно. Распорядок дня всегда одинаковый, вот, монголы напали, но видно же было, как все рады. А так внимание не рассеивается, думай себе о чем хочешь, а думать можешь только о корабле, или о своих каких-то идеях, вот как я сейчас. В любом случае думать тут можно мало о чем, и всё так или иначе связано с кораблем. Векторы мыслей однонаправлены и могут привести к чуду, даже если думать не очень сильно, можно вообще о чем-нибудь думать и не знать этого, но фокусироваться только на корабле. А тогда… тогда может случиться всё что угодно.
Хорошо всё-таки, что мы нашли тетю Валю.
Даже если это и неправда, то, о чем я сейчас думаю, все равно это правда, потому что я об этом думаю часто, и, значит, оно должно сбыться, то есть чьи-то мысли (пусть не мои) приведут к какому-нибудь чуду. Надо бы с шофером Колей поделиться этим соображеньем.
И всё время забывал поделиться.
Потом забывал, что забыл сказать Коле, потом забывал, что забыл забыть сказать. На самом-то деле однажды сказал, а потом и забыл. И Коля воспринял Алешину идею, всё думал о веселой стране Голландии, как бы туда сбежать, но, видимо, недостаточно думал, потому что сбежать никак не удавалось.
А Алеша, наверно, недостаточно много думал о том, чтобы сидеть вместе с Галей на теплой кухне и пить из подстаканника чай с малиновым вареньем.
Монголы зализывали рану Молодому Архару. По очереди. Все зализывали, кроме Старого Архара. Старому Архару Молодой не дал полизать.
— Я знаю что рот у тебя полон яду. — Сказал Молодой Архар. — Не смей зализывать мою рану!
Менге наградил Молодого Архара за храбрость в бою, и тот возгордился. Нехорошо это было. Все видели, как возгордился Молодой Архар. Все видели, как Старый Архар затаил обиду на Молодого.
Сам Менге затаил обиду на экипаж корабля. Следующей ночью еще раз попытался догнать «Каччхапу» и отбить голову друга, в отместку обезглавив капитана, но был встречен заградительным огнем пограничников. Без мачты, с раненым рядовым Гриценко, «Каччхапа» добралась, наконец, до штаба.
Часть 2
15. Комариная пустошь
Темный батист ночи… Нет, не так. Степь тверда. Тьма окутала степь, которую капитан не… Нет, опять не так. Степь была как паутина. Степь же была безвидна и пуста, и только «Каччхапа» носилась по ней…
— Дэн, как лучше? Степь была пуста или пустыня была степна? Степь пустынна или пустыня степенна?
— Лучше по-другому.
— Ага.
— Тебе зачем?
— Нужно.
— Ну скажи!
— Нужно, говорю.
— Ну и ладно, тоже мне.
Алеша с механиком Дэном сидели на палубе возле ангара. Дэн курил, а Алеша смотрел на звезды. Он всегда смотрел на звезды, когда девушки запирались вместе с капитаном и коком Афанасием.
— Хорошо бы война закончилась поскорее, — мечтал Алеша. — Я бы остался тогда в этих местах жить.
— Угу, — отвечал Дэн.
— Я, когда сюда ехал, видел…
— Ты рассказывал уже.
— Неужели рассказывал?
— Угу, рассказывал. И про далекую избушку рассказывал, и про танцующего монгола тоже рассказывал.
— А про звуки рассказывал?
— Нет.
— Рассказать, что ли?
— Ну.
