— Я бы тут жил, если бы тут звуки какие-нибудь были. Тут же тихо совсем. С ума можно сойти.
— Не так уж и тихо.
— Как это не тихо? Ты прислушайся.
— Ну.
— Что слышишь?
— Слышу, как ветер гудит в проводах, и пули свистят по степи. Слышу, как колеса шуршат. Слышу Колин грузовик.
— А в городе что обычно слышишь?
— Да то же самое и слышу.
— Нет. В городе постоянно какие-то машины ездят, люди разговаривает, где-то музыка играет…
— У капитана тоже музыка играет.
— Разная музыка в городе играет, разная! А не только «Утомленное солнце». Ну и другое там… собаки лают, сирены всякие, милиция, пожарные, телевизор за стенкой, влюбленные чмокают… Черт, комар укусил.
— В городе вообще можно без слов прожить.
— Как это?
— А зачем в городе слова? Я больше двадцати слов в день никогда не произносил.
— Да как же это?
— Ну как, как… так и не произносил. С кем мне говорить-то?
— Ну, в магазине еду ты покупал?
— В самообслуживании. Ездил на метро. Работал с механизмами. Читал книжки. Жил один. С кем говорить-то?
Из капитанской каюты вышел кок Афанасий с подносом. Увидел огонек сигареты и подошел к Дэну покурить. Алеша спрятался в темноте ангара — Афанасий увидит, что нарушение дисциплины, доложит капитану.
В темноте звенели комары. Алеша страшно дергал щекой и беззвучно лупил себя по лицу.
Шла «Каччхапа» по пустыне Гоби, озирал окрестности недобрым взглядом Жугдэрдемидийн Гуррагча.
Бабка охала и, не просыпаясь, давила на себе комаров.
Комаров давили и матросы в кубрике, и радист в радиорубке, и запасной шофер Виталик, и прочие. Не мучились только: капитан, кок Афанасий и девушки (Афанасий принес из камбуза противокомарный распылитель и разбрызгал в капитанской каюте), пахнущий дымом Дэн, бабушкины куклы и шофер Коля, которого комары не трогали, почитая почему-то за мертвого.
Бронеаэродром шел через ужасную комариную пустошь. Комары везде были, наверно, потому, что недалеко брала начало главная монгольская река Керулен, а может, потому, что недавно прошел дождь, а может, потому, что скоро наступала осень, комары хотели насосаться крови, пока не поздно.
Алеша заснул, продолжая дергать щекой.
16. На бабушку проливают воду
Утро началось так.
— Погремушку отдай, — сказал Хрюша. Степашка фальшиво удивился:
— Какую погремушку?
— Отдай, говорю, не то хуже будет!
— Ой-ой-ой! — Степан запищал иронически и вспрыгнул на спинку тетивалиной кровати. Сама-то бабушка спала, еще как, и похрапывала. Комары испугались солнышка и дружно улетели куда-то.
— Ля-ля-ля! Жу-жу-жу! — дразнился сверху Степашка.
Свиньи, между прочим, такие животные, которые не могут поднять головы, как бы ни старались, разве только за волосы себя схватят. Физиологические особенности организма.
— Он наверху? — мрачно спросил Хрюша у пространства. Пространство ответило голосом Фили:
— Наверху.
— А чего делает?
— По кровати прыгает.
— А бабушка?
— Спит.
— Сгони его оттуда, а уж на полу я с ним разберусь. За это дам тебе потом поиграть. Главное у зайца отобрать.
Наверху Степашка гремел погремушкой, дразнился и корчил рожи. Филя залаял на него, Степашка плюнул весьма метко Филе на лысину и засмеялся еще громче.
Филя недавно перенес лишай.
Тетя Валя не просыпалась, усилился только ее храп.
Филя вспрыгнул на кровать — заяц очень ловко перепрыгнул на другую спинку, потом на полочку над изголовьем (там бабушка хранила стакан с замоченными на ночь зубами), оттуда в два прыжка по занавеске на карниз. Гремел там, показывал язык, складывал из ушей фигу.
— Ну, что там происходит? — нетерпеливо спрашивал Хрюша у Фили.
— Ушел, далеко. Мне дотуда не допрыгнуть, — отвечал Филя с досадой.
Хорошая, новая погремушка была предметом тайных вожделений всех бабушкиных игрушек.
— Эх, ну ладно. Каркуша! Хочешь погремушкой поиграть?
Каркуша хотела, да и все прочие тоже. На Степашку началась форменная облава. Каркуша летала вокруг и клевалась, Цап-Царапыч зловеще полз по занавеске и показывал клыки, Филя лаял, Хрюша в нетерпении бегал кругами по полу.
Какие-то маленькие игрушечные инопланетяне кружили вокруг зайца на летающих тарелочках и кричали:
— Кролик, сдавайся!
Прочие помогали чем могли. Степашка прыгал с карниза на трюмо, с трюмо (на минуточку) на пол, потом на зеркало, на иллюминатор, на спинку кровати…
Поднялся невероятный гвалт. К тому же вдруг страшно, с присвистом захрапела бабушка. Звуки носились по каюте и разбивались о надежную стену, выстроенную из бабушкиного храпа. Внутри этой стены бабушка спокойно спала.
Но снаружи-то такой надежной стены не было! И вот проснулись соколицы в соседней каюте.
Потом проснулись капитан, штурман и радист, чьи каюты были подальше.
С трудом пробудились в кубрике моряки, всю ночь напролет читавшие друг другу стихи.
Проснулся и кок Афанасий в камбузе.
Последним проснулся Алеша. А Дэн так и вовсе не спал.
Одним словом, проснулись все на корабле.
Терпели долгое время, пока Маша, наконец, не решилась постучаться в свою бывшую каюту.
Но только она пододвинулась к двери и приготовила костяшки пальцев, как все разом смолкло.
Маша с сожалением постучала себя по лбу (не пропадать же костяшкам) и пошла домой.
До утренних склянок оставалось полчаса.
В тетивалиной же каюте случилось такое.
Степашка, уворачиваясь от зубов Фили, вновь вспрыгнул на полку над изголовьем и опрокинул стакан с бабушкиными зубами прямо на бабушку.
И пока вода из стакана летела свое невеликое расстояние, звери успели забиться под бабушкину кровать и притвориться спящими. Каркуша даже подхватила стакан и поставила его обратно на полку.
Так что когда вода пролилась на бабушку, в секунду оборвав ее храп, ничто уже не шевелилось. Только затихал в воздухе звук погремушки.
Хрюша не кусал Степашку, а Степашка не щипал Хрюшу, хотя под кроватью они оказались вполне на
