одной из атак противника Афанасий упал, капитан был в трех метрах от него, но судья все равно почему-то выстрелил желтой ракетой в воздух, это значит — желтая карточка капитану, предупреждение, нарушение, пенальти. Так нечестно — сказал капитан — зачем вы дали мне желтую карточку? — но судья молчал и молча показывал на точку, может, он по-русски не понимал, кто его знает, монгола? В любом случае Афанасий разбежался и дунул что есть силы в самый угол, но и Гриценко не зря падал, разминался, не зря говорил, что мягенько, вытянулся в струнку и вытащил тяжелейший мяч. Мяч ударился о штангу, отлетел к старпому, от него к шоферу Коле, а тот направил его в небеса и схватился за голову — мазила!
— Ура, ура! — закричал Алеша, — ура! — обрадовался и Дэн, а девушки, которые не знали, за кого болеть, непоследовательно то плакали, то смеялись. Причем непонятно было, кто плакал, а кто смеялся. Иной раз Гале казалось, что плачет не она, а Маша, иной раз, что Маша-то именно смеется, а плачет она сама, а еще иной раз соколица сомневалась, не Маша ли она.
Бабушка тоже сомневалась, кто из них кто. Ее совсем перемкнуло, и что-то темное, тревожное, похожее на совесть, шевелилось в ее душе, распирало грудь изнутри. Зато относительно того, за кого болеть, сомнений у нее не было. Тетя Валя счастливо смеялась, широко раскрыв беззубый рот, и кидала в воздух застиранный чепец. Хрюша со Степашкой по обыкновению дрались, а Филя пел про шарики, ролики и родителей-алкоголиков.
После удара Коли мяч долго искали в высокой траве. Когда нашли, матрос Гриценко выбил его куда подальше. Мяч поскакал немножко по траве и остановился. Боцман, стоявший в противоположных воротах, направил мяч обратно, но допнуть до Гриценки его не смог, а смог только до середины поля.
А там уж капитан и принципиальный шофер Николай, стремясь побыстрее овладеть этим круглым предметом, столкнулись друг с другом головами.
Своевременно подоспевший арбитр с ужасным грохотом выстрелил в воздух сначала желтой ракетой, а потом красной. Алеше сначала показалось, что так громко трещат лбы у капитана и шофера и летят у них из глаз желтые и красные искры. Капитану, потомственному офицеру, все-таки пришлось покинуть поле. От расстройства он даже заплакал, но тихонько, так, чтоб никто не видел, потом, в своей каюте.
— Зачем вы меня удаляете? Вы убиваете меня! — сказал он на прощанье дрожащим голосом. Так много значила для него эта игра.
Но арбитр опять ничего не сказал ему в ответ.
Игра тем временем продолжалась. Алешина команда и так-то была в меньшинстве из-за глупого штурмана, а еще и потеряла ценного нападающего. А тут еще команда противника выпустила вперед маленького радиста, падавшего при любом столкновении на землю. Желтые ракеты взлетали над полем одна за другой, но здорово стоял в воротах рядовой Гриценко, бравший любые пенальти.
У соколиц случилась истерика, а бабушка все так же бестолково размахивала своим чепчиком.
— Одна… вторая… красная… третья желтая… — считал тем временем далеко в степи Молодой Архар. Его командир пытался сконцентрироваться с помощью горлового пения.
— Сорок скакунов в моем табуне! — пел Менге.
Остальные монголы, развращенные долгим бездельем, слонялись по окрестностям в поисках развлечений.
Вот кончился уже первый тайм, а ни кок, ни шофер, ни радист не могли поразить ворота рядового. Немножко успокоившийся капитан кричал ему с мостика:
— Молодец, Гриценко! Выдам двойную норму боеприпасов! — как будто Гриценко только и мечтал, как бы побольше пострелять.
— Пять желтых, одна красная и одна зеленая, — насчитал Молодой Архар. — Еще бы три желтых и две зеленых, был бы условный сигнал…
Вот начался второй тайм. Алеша с Дэном оборонялись, штурман им только мешал, а противники всё атаковали. Судья перестал наказывать Алешину команду, зато наказал несколько раз Афанасия, но забыл выгнать его с поля.
— Купленный судья, с-скотина! — шипел Дэн.
Наконец Виталик решился на дальний удар. Гриценко отразил, как всегда, блестяще, но тут случайно на пути мяча попался маленький радист. Мяч стукнулся о Радия Родионовича, уронил его и отскочил к Афанасию. Афанасий пробил точно в угол, но Гриценко среагировал и на этот выстрел. Он бы отбил и этот сложнейший удар, если б мяч снова не стукнулся о лежащего на земле, размахивающего руками и ногами радиста и не влетел бы с ним вместе совсем в другой угол.
Так радист стал автором единственного гола в матче. Судья предпочел не заметить, что лежал радист в положении «вне игры», и гол засчитал. Медведь Коля подбежал к Радию Родионовичу и стал кидать его в воздух. Уважение шофера к радисту, и так огромное, раздулось до непомерных размеров.
Бабушка, не разобравшись в ситуации, снова начала тоненько вскрикивать и бросать в воздух чепчик. Так они и взлетали попеременно — чепчик и радист Радий Родионович.
Игра продолжалась еще некоторое время. Заканчивали уже в темноте, играли на слух, на запах, на изменение температуры воздуха, на вибрацию земли. Стало довольно холодно, как всегда бывает в степи в сентябре, и арбитр в знак окончания встречи выпустил в воздух двойную зеленую ракету.
Пожал руки всем игрокам и остался стоять на поле с непроницаемым монгольским выражением лица.
Бабушка удалилась в каюту, забрав с собой Хрюшу, Степашку и прочих.
Девушки заснули прямо на поле. Их не стали будить, а донесли на руках. Галю (или Машу) нес кок Афанасий, а Машу (или Галю) — Алеша. Девушка, которую нес Афанасий, улыбалась во сне. Может быть, она перепутала носильщиков? Ведь даже имена у них начинались на одну букву.
Шофер Коля нес радиста.
Запасной шофер Виталик шутки ради спрятался в шкафчике (футболистам вынесли шкафчики, чтоб они спокойно переоделись), но, когда выскочил, никого не насмешил.
Матрос Гриценко покидал поле со слезами на глазах. Он единственный не пожал руки арбитру с монгольским выражением лица.
Остальные-то, правда, хоть и пожали, поступили ничуть не лучше, не благороднее. Ночью, вместо того, чтоб читать стихи, или тупо глядеть в потолок, или спать, матросы подрались стенка на стенку.
Потом мирились мизинчиками, хотели было прочесть новые стихи в знак примирения, но почему-то не стали.
После драки сопели во сне, ворочались, шлепали разбитыми губами.
Молодой Архар все ждал, ждал. Выждал еще полчаса для верности. Решился прервать пение своего командира.
— Мой командир, — сказал он, — я видел условный сигнал: восемь желтых ракет, одна красная и три зеленых. Значит, на юго-востоке корабль с головой вашего друга.
Менге слышал его, но не мог закончить свое дело. Менге всегда заканчивал свои дела. Конечно, честь требовала собрать воинов и скакать вслед за бронеаэродромом, чтобы отомстить за друга. Но, с другой стороны, ведь надо же было и допеть?! Честь требовала закончить начатое дело. Менге не мог разрешить сложившуюся ситуацию. Менге размышлял, а когда он размышлял, он часто пел. Пение помогало сотнику принять правильное решение. Таким образом, сложившаяся ситуация разрешалась сама собой. Правильным решением было петь. Менге пытался, не прерывая пения, голосом дать знать молодому Архару, что нужно скликивать всадников. Молодой Архар догадался не сразу. Хотя и быстрее, чем сотник закончил перечислять сорок скакунов.
Через час вереница из сорока всадников скакала на юго-восток, по направлению к единственному в Монголии футбольному полю.
«Каччхапа» удалялась от него, в том же направлении, холодный ветер доносил до корабля запах лошадиного пота, задувал в мумифицированную шею Жугдэрдемидийна Гуррагчи и выходил через рот, отчего мертвая голова производила едва слышное горловое пение. Как Эолова арфа.
23. Ночью
