милыми приятелями — при одной мысли об этом мой желудок затосковал пуще прежнего.
Захватив из салона чемоданчик, я двинулся вдоль улицы. Прошел мимо помятых почтовых ящиков с поднятыми флажками, красными от ржавчины; мимо мастерской по ремонту лодочных моторов, перед которой стояла пыльная патрульная машина; мимо Фермерской ассоциации Поджер-Рока — заброшенной, судя по всему: окна заколочены, а где нет, там мальчишки выбили стекла камнями и бутылками, и еще кто- то намалевал на побеленных досках три шестерки и другие сатанистские символы — наверняка те же самые мальчишки, хотя, может, и настоящие сатанисты постарались. Мимо «Алкогольного магазина Боба» — хибары из гофрированного железа с решетками на крохотных окнах; мимо прачечной, забитой усталыми женщинами в футболках не по размеру и чумазыми детками, с визгом снующими среди стиральных машин — фоном им служил повтор передачи Раша Лимбо[3] из АМ-приемника; мимо прицепа, заваленного полусгнившими дровами «за 75 баксов!». Наконец я присел на расшатанную скамейку под какими-то деревьями, возле одинокого светофора — так близко, что было слышно его мерное щелканье.
Достав из чемодана манильский конверт, я разложил на скамье небрежно сверстанные полицейские отчеты и разрозненные фотографии. Повеял ветерок, и мне пришлось прижать бумаги камнем.
На многих снимках был запечатлен Рассел Пирс в различных позах, по большей части «фас-профиль» из полицейских досье, но некоторые относились и к более приятным для него временам. На одной фотографии он вообще стоял с младшим братом перед Спейс-Нидл[4]. Прочие изображали его последнюю подружку — Пенни Алдон, родом из Аллентауна. Худенькая, прыщавая, скобки на зубах. Дитя цветов. На лице, вполне к месту, отсутствующая улыбка.
Я просматривал беспорядочные данные, кое-как составленную подборку фото, и что-то холодное, неприятное заворочалось во мне. Тут чувствовалась некая система — нездоровая, липнувшая к коже, словно мокрая паутина. Я что-то чувствовал, но не мог это выразить, уловить суть, и сердце опасно заколотилось. Я отвел взгляд и стал вместо этого думать о Карли и о том, как забыл позвонить ей и поздравить с седьмым днем рождения, потому что был с друзьями в Испании на выставке лошадей- липпицанов. Только на самом деле я не забыл, а был на измене после косяка с колумбийским кокаином, и от необходимости набирать длинный международный номер у меня схемы замыкало.
Дело прошлое, как говорится. Красивая жизнь, мечты о славе — все это принадлежало другому человеку, это была его стихия.
Пока я поджидал появления машин, намереваясь заняться их подсчетом, у меня наступило прозрение. Мне открылось, что все эти ветхие домишки были сделаны из картона, а люди, возникающие тут и там в подходящие моменты, — из макарон и клея. Небо из блекло-голубой бумаги, облака из ваты. Да и я не тот, кем считал себя — я муравей, брошенный своими во время вылазки на человеческий пикник, и жду теперь, пока какому-нибудь капризному богу-ребенку не вздумается оборвать мое жалкое присутствие в этой диораме, прихлопнув ботинком.
Зазвонил мобильник, и в груди у меня раскололся айсберг.
— Эй, Рэй, а в тебе есть индейская кровь? — поинтересовался Роб.
Только я задумался, на светофоре остановился новенький «кадиллак» с откидным верхом. Двое туристов-яппи вяло спорили, куда им дальше ехать; за рулем сидел мужчина в стильных облегающих солнцезащитных очках и тенниске, на женщине была мягкая шляпа с широкими полями — вроде тех, какие носит королева-мать. Они притворились, что не заметили меня. Женщина указала направо, машина неторопливо двинулась, повернула и скрылась за гребнем холма.
— Команчи, — сказал я. За «кадиллаком» ехал блестящий зеленый микроавтобус, набитый студентами-азиатами. На дверце значилась эмблема колледжа Эвергрин-Стейт. Он тоже свернул направо, как и следующий за ним. — Где-то одна тридцать вторая. Мне что, полагается какая-то компенсация? Или казино завещали?
— Откуда, черт возьми, команчи-то взялись?
— Прапрабабка. Суровая была старуха. Не сильно меня любила. Прислала как-то опасную бритву на Рождество. Мне тогда было девять.
Роб рассмеялся.
— Уж-жас. Я поискал в интернете и наткнулся на результаты одного генетического исследования. Погоди-ка… — Он зашуршал бумагой, потом откашлялся. — Похоже, эта гаплогруппа «икс» как-то связана с митохондриальной ДНК — с генами, передающимися по материнской линии. Икс-гаплогруппа — это такой особый блок или кластер. Университетские бездельники пытаются по этой женской линии отследить перемещения племен и все такое прочее. К икс-группе относятся что-то около трех процентов индейцев, европейцев и басков. Ну, так пишут в более-менее серьезных статьях. Тут говорится, что насчет значения этих групп ведутся споры. Обычная научная шняга. А тебе для чего?
— Да так. Но спасибо.
— Ты там как, чувак? Голос какой-то странный.
— Черт, Роб. Я тут несколько недель торчу в одной машине с парочкой психованных реднеков. Сказывается на нервах, знаешь ли.
— Ой, извини. Тут Сильвия звонила, начала…
— Все тип-топ, лады?
— Хорошо, брат.
Тон Роба намекал, что ничего хорошего тут нет, но настаивать он не имеет права. По возвращении меня ожидал обстоятельный допрос, как пить дать.
У Круса ведь папаша баск? Ну а Харт, тот точно был немецкой породы — добротной, без примесей, пару поколений назад как эмигрировали.
Попрощавшись с Робом, я набрал свою бывшую и попал на автоответчик, потом одумался и дал отбой, оборвав его мурлыканье. И тут до меня дошло, в чем заключалась система, и я тупо уставился на потрескавшиеся снимки Пенни и Пирса, на лица, усеянные пятнышками света, пробивавшегося сквозь листву.
Я горько рассмеялся.
Как, Бог ты мой, у них получилось внушить нам, что они вообще люди? Единственное, чего не хватало в этом фарсе, — кукловодских веревочек, костюмов на молнии и микрофона.
Запихнув бумаги с фотографиями в чемодан, я замер посреди травы на обочине. Сердце билось все так же прерывисто. Между домами и деревьями, вслед за низкими кучевыми облаками поползли густые синие тени. В золотистой пыли поджидала «Таверна Муни», перед ней стоял «шеви» Круса — бездвижный, как гроб пред алтарем.
Что-то ведь сейчас происходило, правда? И это что-то — последует ли оно за мной, если я дам тягу? Потянется ли за мной к Сильвии и Карли?
И ведь никак не проверить, никак не понять, а не поехала ли у меня крыша, и только-то — может, мозги перегрелись от жары, может, у меня нервный срыв, он давно назревал. Может, мать вашу.
Зловещие очертания мира сжимались вокруг меня, отсвечивали, словно выпуклости банки-морилки. За фоновым жужжанием насекомых, за беспрерывной ультрафиолетовой бомбардировкой мне слышался звук туго завинчиваемой крышки.
Я повернул направо и двинулся к вершине холма.
Часа через два рядом со мной притормозил старенький грузовик. Он уже дважды проезжал мимо, и вот опять. Я засомневался: никто по доброй воле не остановится ради автостопщика, если только это не красотка в обтягивающих джинсах.
Я вспомнил Пирса и Пенни, выражение их лиц на видео — как они вбирали нас своими улыбающимися ртами, помечали нас. И если это действительно так, если нас взвесили, оценили и пометили, то что из этого следовало? Пирс и Пенни — лишь двое из роя. Сезон открыт?
Водитель смотрел на меня так пристально, что становилось не по себе, глаза-бусинки прятались за толстыми очками в черной оправе. Он помахал рукой.
Ноги у меня все равно уже ныли от усталости, загривок обгорел на солнце. Да и что это меняло? Если
