они заметили меня на башенке и теперь едут за мной, чтобы в наказание учинить какой-нибудь беспредел. Но нет, на таком расстоянии я был всего лишь точкой — если вообще был виден. Вскоре «шеви» нырнул за склон и больше уже не показывался.
— Харт, ты здесь?
Щелканье участилось и тут же оборвалось, сменившись монотонным, бездонным шумом помех. Будто из-под толщи воды, в трубку стали просачиваться пронзительные, щебечущие звуки. Гудение пчел. Хор мальчиков-кастратов из граммофона. Хихиканье. Кто-то — возможно, Крус — шептал молитву на латыни. Когда мобильник недовольно пикнул и отключился, я был только рад. Я выбросил его через ограждение.
Молодежь из колледжа исчезла. Преподаватель и его поклонницы — тоже. Я последовал бы за ними, если б не заметил грузовик Джорджа, едва видневшийся из-за деревьев. Других машин на парковке не было. Сидел ли кто-нибудь за рулем, я не рассмотрел.
Тучное солнце низко висело на небе, наливаясь закатным багрянцем. Налетел ветер, теперь уже прохладный, — взъерошил мне волосы, высушил испарину и оставил по себе легкий озноб. Я слушал, не взревет ли «шеви», по оси завязший в жидкой грязи, наскочивший днищем на кочку; а может, они уже бросили машину. И я ждал, когда из зарослей ежевики и чуть колыхавшегося ракитника, который и здесь все захватил, донесутся голоса моих спутников.
Тишина.
Я спустился и побрел по дорожке. Шел словно в ступоре, мышцы от ужаса одеревенели. Рептилия в моем мозгу призывала меня бежать к шоссе, забиться в нору. У нее имелись догадки относительно того, что? ожидало меня за холмом, — вероятно, эта мелодрама разыгрывалась перед ней не первый раз. Я принялся сквозь стиснутые зубы насвистывать что-то похоронное, и курганы сомкнулись за моей спиной.
Впереди глухо хлопнула автомобильная дверца.
Машина застыла у подножия крутого склона, зарывшись капотом в разросшийся кустарник. Темные окна напоминали нечищеный аквариум, теряясь за мясистыми гирляндами вьюнков и скоплениями ряски.
В нескольких ярдах от «шеви» я встал как вкопанный: хотя двигатель не работал, машина раскачивалась на рессорах от какой-то энергичной возни в салоне. Ритмичные движения заставляли металл громко сетовать. Моргали стоп-сигналы.
С пассажирской стороны возникло мучнистое лицо Харта — с безразличием бледной экзотической рыбешки ткнулось в стекло и снова исчезло, скрывшись в придонной впадине. От удара лбом осталась звездообразная трещина. Чья-то ладонь шмякнула по заднему стеклу и замерла, подергивая пальцами.
Я отпрянул. Точнее, бросился бежать. Наверное, орал. Где-то по дороге чемодан распахнулся, и его содержимое посыпалось на землю — папки с документами, носки, которые Карли подарила мне на День отца, туалетные принадлежности. Налетевший ветер подхватил горстку фотографий. Одурев от паники, я убежал недалеко — споткнулся и упал, а небо тем временем почернело, и сразу с нескольких сторон послышались визгливые завывания. В считанные мгновения естественного света не стало; я не видел даже колючего кустарника, царапавшего шею, когда я пытался найти себе укрытие, не мог разглядеть собственной руки.
Завывания прекратились, оставив после себя странные отголоски: у меня появилось абсурдное чувство, будто я разлегся посреди кинопавильона с отключенными прожекторами. Возникло ощущение, что кто-то двигается рядом с моим убежищем, хотя шагов я не слышал. Я задрожал и еще глубже зарылся лицом в сырую землю. По отворотам брюк ползали муравьи.
Крус выкрикнул мое имя из жерла какого-то далекого туннеля. Я знал, что это не он, и поэтому молчал. Он обложил меня руганью и захихикал — то же неприятное хихиканье, что я слышал по телефону. Харт тоже пытался меня выманить, но в этом случае имитация была даже хуже. Они прошли по всему списку, и мне вопреки всему хотелось ответить, когда послышался плач Карли, когда она стала со всхлипами просить о помощи — ну пожалуйста, папа — детским голосочком, с которым распрощалась много лет назад. Я прикусил кулак и держал его во рту, пока голоса не начали звучать то тут, то там; в конце концов они растворились в жужжании и стрекоте полевых букашек.
Снова зажглось солнце, и мир начал по кусочку восстанавливаться — по корешку, пеньку, холмику за раз. Закружилась голова: как будто отходил от анестезии.
Закат был в самом разгаре, когда я выбрался из кустов и понюхал воздух, навострил уши — нет ли рядом хищников? «Шеви» стоял на прежнем месте, переливаясь в свете сумерек. Но уже не двигался.
Я мог бы вечно сидеть в своем укрытии — с безумным взглядом загнанного зайца, в порванной рубашке и мокрых от мочи брюках. Но температура падала и мне хотелось пить, так что я крадучись пробрался через заповедник к дороге у трейлерного парка. По пути я то и дело оглядывался через плечо, но погони не было.
Я сказал пенсионеру, попивавшему на садовом кресле чай со льдом, что у меня сломалась машина, и он дал мне вызвать такси с его телефона. Если старик и видел, как Крус заехал в заповедник, то промолчал. За все время ожидания полиция так и не показалась, и это вполне характеризовало ситуацию.
Таксист оказался невозмутимым самоанцем, которого нисколько не интересовал ни мой ужасающий вид, ни разговоры. Он ехал с такой скоростью, что в нормальном состоянии я начал бы нервничать, и вскоре высадил меня на автовокзале в центре Олимпии.
Я протиснулся мимо пестрой стайки цыган, которых всегда можно найти в таких местах, и принялся изучать расписание рейсов. Кассирша неприязненно поджимала губы. Судя по выражению ее лица, меня тоже причислили к чумазому сброду.
Я наугад выбрал Сиэтл и купил билет. Вместе с ним мне выдали ключ от уборной. Там я окропил водой истерзанную кожу и вычесал семена из волос. Теперь я выглядел почти как человек. Почти. Люминесцентная лампа затрещала и зашипела, грозясь оставить убогую каморку во мраке, и в этом дискотечном освещении мое осунувшееся лицо казалось чужим.
Автобус прибыл час спустя и оказался забит под завязку. Я уселся рядом с женщиной средних лет в шали и с гроздьями бижутерии. У нее была грубая кожа цвета слоновой кости, и пахло от нее хлором. Очевидно, сидеть рядом со мной ей претило — судя по тому, как раздувались ее ноздри, как кривились обильно напомаженные губы.
Вскоре автобус устремился в безликую ночь, и лампочки над креслами стали одна за другой отключаться: пассажиры отходили ко сну, за исключением одного парня ближе к выходу, который читал, и меня. Я так вымотался, что не мог сомкнуть глаз.
Я заплакал, чем немало себя удивил.
И женщина тоже меня удивила, прошептав:
— Ну тихо, тихо, хороший мой. Тихо, тихо.
Она похлопала меня по дрожащему плечу. И не убрала руки.
Примечания
1
