него своими водянистыми глазами. Такая же зеленая, но еще более мерзкая, чем свои дети. Ее нагота резала глаза уродливыми, но все-таки женскими частями тела. Ее детеныши раболепно прижались к ногам матери, вокруг которой кружил рой потревоженных мух. Люди-жабы бесшумно разевали свои лишенные губ рты, и Синглар знал, что они видят в нем – добычу, игрушку, лакомство! – Это не хорошо, – Синглар медленно отступил к двери за своей спиной. Туман охотно оплел его ноги. Такой холодный. Такой водянистый. Дверь приоткрылась. Дверь, за которой был целый мир. Мир, которого там быть не должно. Но мир, который обещал спасение. Синглар сделал еще один шаг назад, развернулся, перепрыгнул через порог и захлопнул за собой дверь. Захлопнул как раз в тот момент, когда женщина-лягушка приземлилась на то место, где мгновение назад стоял он сам. Ее слизистые лапы скользнули по полу, и она ударилась в дверь. Синглар слышал это. Разгребая руками сгустившийся вокруг него туман, он бросился к двери, чтобы навалиться на нее своим телом и не позволить открыть, но двери не оказалось там. Не было и стены. Лишь только туман. Не понимая, что происходит, Синглар побежал. Лучше удариться о столб или попасть под машину, чем терпеть этот кошмар! – Ненавижу тебя, Флавин! – кричал Синглар, и на звуки его голоса начинали отзываться шипением родственники тех тварей, с которыми он встретился в квартире Кафланда. – Черт! – жалобно заныл Синглар, чувствуя, что попал в западню. – Какого черта все это происходит со мной?!
– На твоем месте я бы лучше молчал, – сказал ему кто-то из тумана. Сказал так неожиданно и так четко, что Синглар аж подпрыгнул, обернулся, увидел желтые глаза потрепанного шакала. – Что? Нет. Это уж слишком! – замотал он головой.
– Слишком? – переспросил его шакал, голосом, который звучал в голове Синглара. – По-моему, это твой язык длинный слишком. Я же велел тебе молчать.
– Молчать? – Синглар испуганно заглянул ему в желтые глаза. «Господи, какой же он страшный!»
– Да ты тоже не красавец, – тут же ответил шакал.
– Не красавец? – Синглар вздрогнул. «Он умеет читать мысли!»
– И не только.
– Черт! – Синглар нервно огляделся. «Молчать не так уж и сложно, но как научиться не думать?!»
– Научись лучше быстро бегать, если, конечно, ты не хочешь стать отцом зеленых тварей, что плодятся на этом болоте.
– Отцом?
– Сначала ты дашь им жизнь, а затем они возьмут твою плоть.
– Плоть? – Синглар вспомнил напавшую не него самку и ее детенышей в квартире Кафланда. – Нужно убираться отсюда!!!
– А ты что, пытался еще рассмотреть варианты?! – выгнув спину, шакал нырнул в туман. Синглар не умел читать мысли, но что-то ему подсказывало, что он должен следовать за ним.
– Здесь где-то была дверь! – крикнул он шакалу.
– Забудь о ней!
– Уже забыл, – Синглар увернулся от шершавого языка, пытавшегося схватить его, словно муху и, нырнув в густой туман, побежал так быстро, как еще никогда не бегал. – Ненавижу тебя, Флавин! Ненавижу! Ненавижу! – кричал он, думал он. Юругу слышал его мысли, но не придавал им значения, как не придавал значения мыслям зеленых тварей, окружавших их в этом тумане. Глупым мелочным мыслям, от которых можно было сойти с ума. В первые годы после вознесения, Юругу считал это великим даром, но потом… потом его стало тошнить от этого. Никакого интереса. Никакой неизвестности. Словно нескончаемый гвалт, от которого невозможно избавиться. Инстинкты, желания, помыслы. Все это напоминало об оставленной жизни, об оставленной плоти, потерянной плоти, с которой была потеряна часть себя. В последнем Юругу не сомневался. Они изменились. Изменились все. После вознесения. И ничего уже не могло быть иначе. Особенно после его бегства, когда он остался совсем один. Без надежды, без цели. Лишь только горечь утраты. И вокруг, словно издевка, все эти голоса и плотские желания. Все эти чувства, надежды. Долгое время Юругу метался по миру, пытаясь отыскать место, где он сможет остаться наедине с собой. Без посторонних, без голосов. Но одиночество сводило с ума еще больше, чем голоса чужих мыслей. Много веков Юругу потратил на поиски тех, кто сможет спрятать от него свои желания, с кем можно будет находиться рядом и не знать, о чем они думают. Флориане. Юругу отыскал их в подпространстве. Отыскал их там, где заблудившись, свернув с изведанных дорог, можно бродить целую вечность, а в итоге понять, что стоишь на месте. Они жили в этом сжатом мире. Рождались и умирали, рядом с уродливыми тварями, мысли которых были настолько примитивны, что Юругу со временем научился легко не замечать их, словно жужжание надоедливой мухи, игнорировать. Но флориане, в отличие от окружавших их тварей, были достаточно умны. Сходным с миром, где они жили, было лишь их уродство. Не люди и не монстры. Словно неудачная копия малани. Смазанная, разорванная и после небрежно склеенная. Лишь ночь скрывала их уродство и в какие-то моменты, можно было даже заметить врожденную красоту малани. Красоту, которая досталась малани от вознесшихся предков номмо. В подобные моменты Юругу любил воображать, что он вернулся в прошлое, что у него снова есть плоть и есть своя среда обитания. Он представлял, что флориане – это номмо до вознесения. И он любил их так же, как когда-то любил своих друзей и родственников. Но ночь рано или поздно заканчивалась, и в те моменты приходила всепоглощающая грусть. Грусть, от которой невозможно было нигде укрыться. Грусть, которая рождала обиду и ненависть к флорианам. Ненависть за то, что они не номмо. И Юругу хотел уничтожить их всех, истребить, но… но на самом пике гнева всегда приходило понимание, что никого другого, кроме флориан у него нет. И гнев угасал. Со временем Юругу привык к своим новым возможностям, научился управлять ими, да и флориане стали вырождаться, особенно после того, как рождаясь в туманах подпространства, стали спешно бежать оттуда. Бежать, чтобы умереть там, где им нет места. Юругу презирал их за это, ненавидел, не желал больше видеть и общаться, но… но когда тысячелетия спустя ему потребовался картограф, его выбор остановился именно на флориане. На одном из последних флориан, который, как и все до него, не желал продолжать свой род. Его звали Кафланд. Юругу не пожелал встречаться с ним лично, отправив к этому уродливому неудачнику Плиору. Это она отвела его к мастеру ремесел. Она помогла заключить ту сделку.
– Флориане крайне живучи, – так она объяснила ему свой выбор. – К тому же, кому, как не такому никчемному существу как ты мечтать о чем-то большем?! – В тот день Кафланд видел Плиору в первый и последний раз. Настоящая стерва. Если бы у него были родители, то они бы никогда не одобрили этой связи. Но он был один. Один в этом мире. – Почему все флориане мечтают о семье? – спросила его Плиора. – Это же так скучно. Поверь мне, – она устало зевала, в то время как Вишвакарнак копался в его груди, извлекая одно из двух сердец.
– Флориане – это редкость, – говорил ему мастер ремесел и лукаво заглядывал в глаза, словно собираясь предложить обменять еще какую-нибудь часть тела на диковинное для этого мира изобретение древних. – У меня есть много других интересных приспособлений помимо кристаллов подпространства, которые ставим тебе сейчас.
– Нет уж, спасибо, – сказал Кафланд, стараясь не смотреть на свою раскрытую грудь, в которой все еще бились два сердца – одно для него, одно для ребенка, который должен родиться. По идее должен родиться. Но не родится. Он обменяет возможность продолжить свой род на способность видеть двери в подпространство, находить их. Эти переменчивые двери, которые так сложно отыскать, заметить, отличить от остальных, не зная их точного местоположения, не веря в них. Но теперь все изменится. Теперь он станет особенным, тем, для кого двери перестанут быть тайной. И это позволит ему стать чуть лучше, чем он есть сейчас. И больше ничего. Ради этого можно потерпеть и грязный стол, на котором он лежит и боль операции, тем более что флориане могут блокировать свои чувства, свои восприятия. – Меня устраивает то, что я уже имею, – сказал Кафланд.
– Как знаешь, как знаешь…. – пропел Вишвакарнак, убрал извлеченное сердце в стеклянный сосуд, вставил на его место пучок микросхем с кристаллом в центре и начал подсоединять их к нервным окончаниям. – Знаешь, предыдущему картографу пришлось расстаться с половиной своего тела, чтобы заполучить это устройство, – напомнил он Кафланду, очевидно расстроенный тем, что обмен на этом закончится.
– Не забывай о том, кто он, мастер, – сказала Плиора.
– Да-а-а… – протянул как-то с придыханием Вишвакарнак. – Скоро не останется ни одного рожденного в тумане.
