– Такого никогда не случится, – тихо сказал Кафланд, повернул голову, глядя на полку, куда мастер ремесел положил его сердце. Там, на полке, было достаточно различных частей тела, чтобы собрать еще одного флориана.
– Не льсти себе! – усмехнулась Плиора, проследив его взгляд. – Вишвакарнак не станет спасать один вид. Он хочет сделать одного, в котором бы сочетались элементы всех.
– Мне плевать, – сказал Кафланд, чувствуя, как микросхемы в груди начинают работать, посылая в мозг новые, непривычные сигналы. Перед глазами появились картины городов, улиц, домов. Все было наполнено светом, жизнью. – Что это? – испугался Кафланд, перестав блокировать чувства. Боль обожгла сознание. Свет рассеялся, погас, оставив серый печальный мир подпространства, затянутый туманом. Кафланд закричал, попытался освободиться от скоб, разводящего его ребра в стороны, чтобы можно было добраться до одного из двух сердец. Вишвакарнак замер.
– Держи себя в руках, флориан, – приказала Плиора. Губы ее изогнулись в отвращении. Сквозь кровавую пелену боли Кафланд увидел ее лицо, ее презрение. Оно охлаждало, приводило в чувства.
– Вот так-то лучше, – сказал мастер ремесел, когда Кафланд снова блокировал свои чувства. Боль отступила, но вместе с этим вернулся свет. Свет, в котором Кафланд не чувствовал ничего, кроме страха. Светилось все вокруг. Даже Плиора, со своей желчью и ненавистью, даже мастер ремесел, забрызганный кровью. Кафланд видел, как Вишвакарнак заканчивает свою работу, зашивает ему грудь, но все это уже не беспокоило его. Куда важнее было, почему он не может видеть, как раньше.
– Вокруг так много, света… – Кафланд зажмурился. – Это сводит с ума. Когда это пройдет?
– Теперь это твой дар, – сказал ему мастер ремесел.
– Но мне это мешает.
– Кого волнуют твои чувства? – услышал он голос Плиоры.
– Ты не говорила, что я буду видеть этот свет!
– Хочешь отказаться и снова стать неудачником? – спросила она. Кафланд поджал губы, веря, что она может забрать у него свой дар. – Вот так-то лучше, – сказала Плиора. – И не думай, что теперь твое умение делает тебя особенным. Ты всего лишь картограф. Мой картограф. Никогда не забывай об этом.
– Ты привыкнешь, – пообещал ему Вишвакарнак, похлопав окровавленной рукой по щеке. Но Кафланд не привык. Ни через месяц, ни через год. Жизнь, в которой и раньше не было смысла, окончательно потеряла для него свою ценность. Жизнь, которая стала совершенно другой. И все те богатства, что он мог получить, рисуя карты дверей в подпространство, они все не имели значение. Он больше не видел его. Даже собственное уродство больше не имело над ним прежней власти. Он смотрел в зеркало и видел свет вместо своего отражения. Яркий, слепящий свет. Лишь двери выглядели черными, бездонными дырами, к которым страшно было даже приближаться. Двери в мир, где был рожден Кафланд. Все остальное горело, сверкало, искрилось, и лишь только боль могла спасти от этого безумия. Боль, которую Кафланд причинял себе с таким же постоянством, с которым алкоголик тянется к спасительной бутылке. Боль, которая помогала вернуть прежнюю жизнь и сохранить рассудок. Боль, которую он научился любить и уважать. Главным было не зайти слишком далеко. И даже грязь, которая окружала его, не казалась в моменты прозрения чем-то постыдным. Она была всего лишь частью мира. Такого естественного, натурального мира. Мира, который жил теперь лишь в воспоминаниях. Таким было начало его новой жизни – безумным и бессмысленным. И таким будет его конец. Кафланд не сомневался в этом. Не сомневался до тех пор, пока не появилась женщина. Джейн. Она сияла и переливалась. Она была самым светлым из всего, что он видел прежде в своей новой жизни. И он знал, что готов полюбить ее. Полюбить и надеяться, что она полюбит его. И вместе они уйдут в туман, в подпространство. Вместе они дадут жизнь их ребенку. Нужно лишь забрать у мастера ремесел свое сердце. Нужно лишь, чтобы Джейн смогла выносить их чадо. И пусть Кафланд понимал, что все это лишь мечты, но это были первые мечты, которые появились у него за долгие годы. Мечты которым было суждено созреть, распуститься.
– Устал от никчемности? – спросила его Плиора. Она вошла в его квартиру без стука, без приглашения. Ей было плевать. На него, на Джейн. Ее лицо – маска презрения и ничего больше. Как, впрочем, и она сама. – Я предупреждала тебя, что этот день настанет, – сказала она, словно ответ на ее первый вопрос был уже дан. Хотя Кафланд знал, что ей плевать и на это. Плиора брезгливо, всего лишь одним указательным пальцем, тронула Кафланда за плечо, заставляя уйти с дороги, прошла в гостиную, долго смотрела на одежду Джейн: кожаные штаны, кожаная куртка, даже нижнее белье и то из черной кожи. – Хм, забавно, – губы Плиоры дрогнули, смахнув на мгновение с лица маску отвращения. Но всего лишь на мгновение. – Держу пари, твоя кукла вся покрыта татуировками и матерится как сапожник.
– Не твое дело! – Кафланд спешно сбросил с кровати женскую одежду, пнул ее ногой, отправляя в пыльный угол подальше от глаз, в паутину и грязь, затем повернулся к Плиоре, заглянул ей в глаза, удивляясь, почему эта женщина светится так же, как и остальные люди, вместо того, чтобы зиять чернотой, как двери в подпространство, что было бы куда логичнее.
– Ненавидишь меня? – прочитала его мысли Плиора.
– Не тебя. Только твое презрение.
– Но, тем не менее, хотел меня видеть.
– Да, – Кафланд собрался с духом. – Пришло время расторгнуть нашу сделку.
– Вот как?!
– Ты говорила, что поможешь мне, если я этого действительно захочу.
– И ты этого хочешь? Сейчас? Снова стать самым никчемным существом на всей земле?
– Не заставляй меня умолять.
– А то что, Кафланд? – Плиора неожиданно и громко рассмеялась. – Оглядись! Твоя способность – это единственное, что у тебя есть! Без нее ты ничто, пустое место, труха этого мира… – она вдруг замолчала, нахмурились, – или же нет? – ее взгляд скользнул по кровати, в угол, куда Кафланд бросил одежду Джейн, затем ему в глаза, в самую глубь его глаз. Так лукаво. Так чувственно. – Неужели, последний из флориан решил обзавестись потомством?
– Последний? – растерялся Кафланд. Внутри что-то щелкнуло, оборвалось. Смятение появилось внизу живота, быстро поднялось к груди, сжало сердце тревогой.
– А ты не знал? – Плиора радостно улыбнулась. – Бедняжка!
– Этого не может быть.
– Может. Ты сам знаешь, что может. Просто боишься ответственности быть последним из рода, – она замолчала, заглядывая ему в глаза, упиваясь его смятением. – Вы – кукушата, Кафланд! Плодитесь в тумане и тут же бежите оттуда.
– Я не сбегу. Теперь не сбегу.
– Не обманывай себя Кафланд. Ты флориан и это у тебя в крови.
– Хочешь проверить?
– Нет, Кафланд. Не думай, что такая мелочь может заинтересовать меня.
– Но… – он прикусил губу. Большие коровьи глаза с длинными ресницами наполнились слезами.
– Не притворяйся, что испытываешь чувства, Кафланд! Я знаю, что у тебя в груди нет сердца. Ты отдал его Вишвакарнаку, и теперь оно пылится на полке в его хижине. А ты… ты всего лишь ничтожество.
– Я – флориан!
– Тогда зачем же тебе я? – Плиора выдержала паузу. Ее взгляд снова устремился к брошенной в угол одежде Джейн. – Или же все дело в ней? Хочешь вернуть себе свои глаза, чтобы видеть ее такой, какая она есть на самом деле? – Плиора широко улыбнулась. – А ты не думал, что она не понравится тебе, когда ты перестанешь быть картографом? Не понравится без того света, который ты так ненавидишь?
– Я уже видел ее такой, какая она есть, – Кафланд засучил рукав, показывая уродливые шрамы на левой руке. – Боль притупляет свет.
– Вот как, – Плиора долго смотрела на шрамы. – Скажи, а твоя женщина, она знает о том, кто ты? Знает, как рождаются флориане? – она заглянула ему в коровьи глаза. – Кафланд? Если тебе так не терпится продолжить свой род, у тебя же осталось одно сердце. Почему бы не отдать ребенку его? Ведь мастер ремесел может не согласиться на обмен. Что тогда?
– Ты обещала!
– Обещала… – Плиора грустно рассмеялась. – Ты типичный флориан, Кафланд. Прикрываешься великими идеями, а на деле самовлюбленный эгоист.
