некоторых местах лепестки выглядят менее ярко — особенно по бокам и на расстоянии длины рук хозяйки, этой диковинной вещицы.
«Вероятно, — подумал Рамсес, — изношенность произошла с годами».
— Так что ж, станешь дале валяться? — не унималась бабуля, явно не предрасполагая к Рамсесу.
Отчего подобное отношение показалось ему, почему-то, туповатым поведением. Но вместо озвучивания с первым знакомством, пришедшей в голову мысли, он выдал вслух другое, о чем тоже подумал.
— Пить хочется, — жалко промолвил Рамсес с секундной паузой между словами.
— Вот и славненько, — меняясь на глазах в интонации, порадовалась бабуля с долгими буквами «о» в каждом слове.
— Скорее всего, — предположил он, — такая манера говорить — особенность речи.
Бабуля неспешно пошаркала в другую комнату. Рамсес услышал, как она там налила воды, вслед за этим бабуля снова принялась протягивать стопы у пола и опять вошла к нему, но уже с кружкой в руках.
— Так и загоняешь меня, милок, пока Дэвис-то явится.
Когда бабуля дошла к койке, Рамсес приподнялся. Чувствуя тяжесть в теле, он медленно протянул руку к кружке и забрал принесенную воду. Из-за слабости, трясущейся рукой, он поднес ее ко рту и жадно выпил содержимое без остатка.
— А кто такой Дэвис? — спросил Рамсес, отдав пустую кружку обратно, после чего он снова лег.
— Вот ото и я присяду, — сказала бабуля и села на неказистый деревянный стул, который приходился по возрасту к большому письменному столу «времен железного Феликса». Со всей очевидностью, купленные у одного и того же мастера, в одно и то же время, они так и простояли по сей день вместе. Оба предмета мебели были изрядно потерты и в нескольких местах имелись трещины, а признаков краски на поверхности за все время существования у них отродясь не было. — То, правнучок, — ответила, наконец, она и решила сесть поудобней.
Стул изрядно поскрипел, словно того унижали — не считаясь с возрастом, продолжали эксплуатировать.
— А ты сам-то, кем будешь? — теперь поинтересовалась она.
Рамсес задумался, но ему ничего не пришло на ум.
— Партизан, что ли? Молчишь, — пошутила бабуля и сама же посмеялась.
Он никак не отреагировал. Вместо этого Рамсес осмотрел комнату с выбеленными стенами. Помимо уже состоявшегося знакомства с предметами, он обратил внимание на ковер — плетенный из каких-то лоскутков в основном желтого и зеленого цветов. И больше ничего особенного в этой комнате взглядом он не отыскал. Пожалуй, стареющие деревянные фрамуги окна могли единственно «похвастаться» благородной величественностью времен. На что указывала краска, которая с годами превратилась в многослойную радугу, отчего она периодически лопалась, но поверхность каждый раз ублажали новым тоном. Сейчас им, как и стены, являлся цвет белый.
— Я, где? — спросил Рамсес вместо того, чтобы назвать свое имя, которое он не смог вспомнить.
— Где, где, — вздыхая, отчиканела бабуля и коротко, но более громогласно и отчетливо ляпнула: — В избе! Не желаешь называться, так и ладно. Вставай! Есть пойдем! — скомандовала она и, напуская строгости, недовольно спросила: — Или тоже сюда принести?
— Я встану, — тихо повиновался недовольному тону Рамсес.
— То и вставай, — на сей раз, спокойно среагировала бабуля и устало добавила: — Негоже до обеда- то спать.
— А обычно скольки я сплю? — поинтересовался он на манер бабули, мелодичная речь которой, лаская колоритным произношением уши собеседника, магическим образом подстраивала под себя любого говорившего с ней.
— Почем же, милок, я знаю? Нынче ты спишь со вчера. Як Дэвис-то тебя привез к нам.
— Я приехал с Дэвисом?
— В корыте!
— В каком корыте? — от удивления, сам того не ожидая от себя, Рамсес тоже протянул букву «о» и сделал на ней ударение, точно так же, как произносит бабуля, когда в распоряжение ее речи попадаются слова с «о».
— Корыто, як корыто и не скалься мне! — сказала она, упреждая наперед собеседника, чтобы он больше не передразнивал!
— А…где сейчас Дэвис? — спросил Рамсес, подозревая, что от бабули нормальных ответов, как и (определенно) знакомого произношения русских слов, не добьешься.
— Да, за хлибом пошел и што ж пропал, — немного порассуждала она и тут же вновь скомандовала: — Пойдем есть!
Бабуля с трудом встала и медленно, не особо поднимая ноги, направилась в соседнюю комнату, как и прежде, шоркая подошвой.
Из последних сил он поднялся с кровати. Ныла голова и ломило все тело. Раздавленное состояние увлекало за собой остатки сил и ему захотелось лечь обратно.
— Ты встал-то? — вопросила бабуля из соседней комнаты.
— Иду, — невесело откликнулся Рамсес.
Только теперь он обратил внимание, что раздет до плавок. Кровать была железной и по обе стороны с душками, у изголовья они были выше, где на плечиках Рамсес увидел аккуратно висевшую одежду.
— Мне это надеть? — как можно громче и покороче спросил Рамсес.
— Так вона ж твоя? — отозвалась бабуля. — Дэвис-то почистил ее и погладил.
Понадобилось время, чтобы Рамсес оделся, но бабуля его не торопила и более не звала. Когда он, наконец-то, сделал первый шаг, то слегка пошатнулся, но устоял на ногах. Второй шаг дался немного уверенней: в целом же походка не особо отличалась по темпу и подъему ног над уровнем пола от бабули. Так же, как и она, он медленно проследовал в соседнюю комнату.
За стол они сели вдвоем. Комната, где они теперь находились, окном и видом стен в точности копировала предыдущее помещение. Рознила оба пространства лишь русская печь больших размеров, и таких, что всей своей длиной она делила комнаты.
Эта неказистая, но белая — не иначе как — светлица с неидеально ровной поверхностью стен была наполнена кухонной утварью, которая аккуратно расположилась на открытых «дореволюционных» полках. Продолговатый потрескавшийся с годами и изрядно потертый обеденный стол с толстой столешницей, за которым сидели они, был дополнен тремя табуретками, как и в предыдущей комнате, по возрасту определенно подходя к высокому тут своему столищу.
— Соль запамятовала, — заботливо спохватилась бабуля. Она встала и подошла к одной из полок, причитая: — уж не знаю, принесет ли, нет, окаянный, тот хлиб. Бывало, як упретси, — она махнула рукой, возвращаясь за стол с солонкой, — да не вернется, поки не стемнеет. А я уж и тебя заждалась, пока ты проснешься. Есть уж больно охото, — добавила она после паузы, медленно и тяжело присаживаясь за стол.
Из предложенного бабулей в качестве еды был суп. Перед каждым стояла алюминиевая миска в комплекте с ложкой из того же мягкого металла и больше ничего.
Рамсес взял в руку ложку.
— Погодь! — строго сказала бабуля, а добавляя, она тон смягчила: — Помолиться-то перед едой надобно.
Он опустил ложку и, пытаясь понять, что происходит, спросил:
— Это как? Оно обязательно?
— Помолиться — не обязательно, а за пищу не поблагодарить — грех!
Тяжело представляя, о чем идет разговор, он добавил:
— Всегда?
— Грех-то? — переспросила она и сама же ответила: — Да, всегда, — затем она усмехнулась, задействовав часть мелких морщин у рта, — чудной ты! — после сказанного как вердикт по отношению к нему, бабуля смякла и спокойно сказала: — Посиди молча, пока я помолюсь. А станем кушать, и поговорим.
