виднелись темные лесистые горы. Затем надвинулись низкие дождевые тучи с юго-запада, ветер стал свежеть, разводя волну, воздух отсырел и леденил кожу.
— Беда, култук идет! — обеспокоенно обратился боцман к Асташеву. Култуком на Байкале называют ветер с дождем, прорывающийся на Байкал с юго-запада сквозь низменность ангарских ворот. — Надо снасти стропить и идти в отстой, к подветренному берегу! — сказал он главному приказчику.
— Покуда нормально идем — судно не перегружено, может, успеем! — отмахнулся Асташев. Между тем, оставаясь попутным, ветер все свежел. Уже пошли волны, хотя пока только на некоторых из них виднелись небольшие клочки пены. Казаки угрюмо крестились. «Обдорские» же, видавшие морские бури, где волны были размером больше корабля, успокаивали их:
— Не дрожи, земеля — это так, слегка! Ето тебя покуда баюкает!
— Не подрифить ли грот? — спросил Окулов Чижова риторически.
Тот согласно кивнул, прищурясь на потемневшее небо.
— Самое время. Взять грот на рифы! — громко отдал команду бывший лейтенант морякам, игнорируя боцмана. Команда была четко выполнена. И вовремя. Потому что тут же, с шумом, налетел шквал, однако утащить большой парус, уменьшенный наполовину, уже не смог. Но зато мелкий осенний дождь промочил всех до нитки.
— Надо к подветренному берегу! — крикнул теперь уже Асташев.
— Поздно! — ответил боцман, указывая на размашистые волны, белые гребни которых уже достигали планшира. — Повернем — скулу разобъет! Молись!
Судно переваливалось с волны на волну, ветер продолжал усиливаться, переходя в шторм, срывавший пену с волн. Тучи нависли. Корпус судна немилосердно скрипел, мачта трещала.
— Станичники, в трюм — откачивать воду! — приказал Чижов, первым поняв грозящую судну опасность: от качки и ударов волн пазы неминуемо расходились, паклю выбивало, и в трюм начинала поступать вода. Казаки ссыпались вниз. Асташев беззвучно молился, глядя на разбушевавшиеся темные волны, грозившие поглотить судно. Ломоносову тоже было не по себе, но он не давал вида, что в душе его уже поднимается липкий страх, и только силой воли он гонит его прочь.
— Очистить грот! — приказал Чижов. Парус спустили. Теперь судно шло на вытянутых треугольных кливерах [38], однако скорость его почти не уменьшилась. Сейчас надо было следить, чтобы судно не вынесло к наветренному берегу и не разбило о камни, поэтому направление взяли на несколько румбов к северу. От этого волна набегала не прямо с кормы, а слева сзади, и немилосердно раскачивала судно, не имеющее киля.
— Выручи, брат! — вдруг воскликнул умоляюще Асташев, хватая Чижова за руку. Затем, точно устыдясь порыва, отодвинулся, продолжая молиться уже вслух. Его примеру последовали те из его людей, кто был наверху. Рев волн заглушал человеческий голос.
— Молодцом держится суденышко! — наклонился Чижов к уху Петра, чтобы быть услышанным. — Груз хорошо положен, поэтому оно остойчиво. Но бортом волну нам ловить нельзя — может перевернуть! — Судно раскачивалось на волнах, упорно противостоя буре — хрупкая скорлупка бросала вызов могучим силам стихии!
В борьбе со штормом прошло несколько бесконечных часов. Очередной шквал сорвал передний кливер, о чем возвестили взволнованные крики матросов. От этого судно, оставшееся на стакселе и втором кливере, сделалось рыскливее, больше уваливаясь под волну. Однако продолжало держаться на курсе. Затем вдруг култук начал явственно стихать — тучи разредились, ветер уже не срывал пену с череды грозных валов. Вряд ли поменялась погода — скорее, они уже выходили из полосы, в которой дул этот ветер. Наконец, сквозь порывы туч проглянуло солнце.
Буря ускорила их движение, поэтому, когда люди с расшатанного бурей судна, с порванными снастями узрели, как прорвавшееся сквозь тучи алеющее солнце уже цепляет западный край Байкала, на темнеющем восточном берегу блеснула серебристая полоса, вдающаяся в озеро.
— Селенга, слава те господи! — воскликнул боцман, крестясь. Весь путь был пройден за световой день. Как стемнело, несмотря на еще гуляющую волну, они сумели войти в селенгинское устье и пристать к берегу.
Глава 49
Забайкалье
На следующий день, наняв ямщиков, Асташев перегрузил товар на телеги — это заняло немало времени. Но уже наутро он двинулся на Верхнеудинск [39]. Река Селенга прорывала стену Хамар-Дабана, окружавшую Байкал с юго-запада. Дорога шла вдоль реки, а от Верхнеудинска, вместе с ней, сворачивала на юг, к пограничной Кяхте. Селенга начиналась в Монголии, и начало ей давали коренные монгольские реки Тола и Орхон, на которых лежали развалины древних монгольских столиц.
Асташев ехал теперь в наемном экипаже — его коляска осталась за Байкалом. Он был задумчив. Конечно, он хорошо вознаградил спасших его «обдорцев». Но во время бури они, не стесняясь, употребляли специфическую морскую лексику. Четкость морских команд и грамотность их исполнения совершенно укрепили его в мысли, что «обдорцы» вовсе не те, за кого себя выдают. Однако идея обратиться к казачьему атаману, резиденция которого находилась в Верхнеудинске, если и проскользнула у него, то как дежурная. «Уж если эти люди на него работают, не все ли равно, кто они?» — повторил он вслед за Поповым.
В Верхнеудинск обоз пришел через день. Город, лежавший на слиянии Селенги и Уды, окружала степь. В числе первых острогов в Забайкалье, еще в середине XVII века он был основан казаками и успел выдержать пару монгольских осад в 1680-е годы, во времена правления на Руси царевны Софьи. Но потомкам богдо Чингисхана оказалось не под силу выжить отсюда русских. И русским сильно помогли против монголов местные буряты, еще несколько десятилетий тому назад сами сражавшиеся против пришлых казаков.
…К обозу, как обычно, сбежались любопытные, взрослые и детвора. Быстро разошлась по городку история о том, как дощаник Асташева прошел сквозь бурю. Всех восхищало храброе поведение новичков на Байкале. Местным жителям трудно было поверить в существование еще более грозной стихии — такой как океан, с которым некоторые из этих новичков были хорошо знакомы. В Верхнеудинске обозники сумели отдохнуть и закупили новых лошадей. Припасы пополнили в просторной лавке купеческого сына 1-й гильдии Григория Шевелева, грамотного и любознательного молодого человека, лет не более двадцати пяти от роду.
Ломоносов завел с Шевелевым разговор, охотно им поддержанный и, между прочим, спросил, не проезжали ли недавно через Верхнеудинск знаменитые арестанты?
— Точно, пробегали на почтовых, двадцать человек, еще летась. Бегли на Нерчинск и, сказывают, свезли в Нерчинский завод, — ответил Шевелев и так страшно скосил глаз, что Ломоносов понял: допер умный купчишка — неспроста такие вопросы ему задают. — А я не донесу, не боись, — задорно вдруг сказал Шевелев. — У нас крепостных нетути, чтобы бояться потерять, ежели праведный царь сядет.
Ломоносов хотел ему сказать было, что большинство сторонников Константина не помышляли о немедленной отмене крепостничества, но решил не разочаровывать сибиряка.
Утром в сарай, где ночевали работники Асташева, хозяйка принесла котел с горячим напитком цвета английского кофе с молоком, которое пару раз пробовал Петр. Но это было не кофе. Выпив глоток из большой чашки, он ощутил, что это какой-то жирный суп с явным привкусом чая. Густая болтанка из муки и молока с чаем.
— Что это? — скривился он с непривычки.
— Учись, паря, ты теперяча в Забайкальи. Это монгольский чай — с мукой и молоком иль с маслом — у тех кто подостаточней, — сказала ворчливо женщина. — Ты-то, чай, не барин, штоб байховый чай с сахаром питать? А так и сыт, и напоен. — И она была права: одолев свою порцию, Ломоносов почувствовал себя вполне сытым, будто позавтракал. Так они познакомились с обычным блюдом кочевых народов
