— Вы сами с ним говорили?
— Нет. Косиненко рассказывает.
— А что ещё вам Косиненко рассказывает?
Косиненко — денщик Кострова, получивший от прапорщика Болконского прозвище Анти-Ханов.
— Говорит, — блаженно лепечет Костров, подливая себе в рюмку, — что новую артиллерию подвезли.
— Откуда?
— Из Владивостока.
— Тяжёлую?
— Да-а... Тяжёлую. Двенадцатидюймовые пушки!..
И, как всегда, к патриотическому воодушевлению Кострова мгновенно примешиваются гастрономические восторги.
— А какие поросяточки на площади бегают, — кричит он, прищёлкивая пальцами. — С розовой кожицей, тупорыленькие, фунтиков по шесть. Вот такие... Отварить бы такого пискленочка в молоке... да поджарить, чтобы корочка под зубами хрустела... да начиночку бы из каши... да обложить бы бордюрчиком из хрена... да под брусничное варенье... Э-эх, родина!..
...Немцы форсируют Сан. И одновременно ведут наступление в районе всей 8-й армии. Ганеных пока мало. Но все в один голос твердят:
— Выбьет!.. Где уж нам с немцем драться..
Вечерняя сводка говорит: «Командующий армией приказал 3-му Кавказскому корпусу, 24-му корпусу и 29-му корпусу немедленно перейти в наступление с целью поддержать 8-ю армию и отвлечь натиск противника, действующего на правом фланге».
— Да-а, — задумчиво поглаживает усы Базунов. — А о Северном фронте ни слова.
— Значит, затишье, — оптимистически высказывается Валентин Михайлович.
— Вряд ли. Когда затишье бывает, так и пишут: затишье. А молчание — плохая примета.
...С утра получена из штаба дивизии «секретная» бумажка: «Новые тыловые дороги».
Для 9-го корпуса тыловая дорога: Здзяры — Янов — Туробин — Пиотровск — Пяски — Влодава.
Для 70-й дивизии: Уланов — Пюльце — Депутаты — Гройцы — Флисы — Кжемень — Брюнев — Хржанов — Собесска Воля.
— Хороши секреты, о которых весь город знает, — ворчит Базунов.
19 мая пять часов утра. Мучительно хочется спать, несмотря на тяжкий грохот орудий, несмотря на то, что от исхода сегодняшнего боя, быть может, зависит судьба России. Здесь, на Сане, собраны все наши лучшие войска. На тесном пространстве от Синявы до Белгорая сосредоточено восемь корпусов. Поражение равносильно разгрому.
Сегодня исполнилось десять месяцев войны. Прапорщик 81-й дивизии землемер Савицкий уверяет, что если бы перевести на медные копейки все деньги, затраченные Россией за эти десять месяцев на войну, то этими медными копейками можно было бы вымостить весь земной шар и перекинуть висячие мосты через Великий и Атлантический океаны. И что же? Одиннадцатый месяц войны мы начинаем с того же, чем начинался первый: с отступления на Холм.
Будущему историку захочется облечь это сражение на Сане в траурные, драматические одежды. Он будет описывать ураганы в природе и потоки злобы и ненависти в сердцах. А кругом — безобидное спокойствие и такое мирное голубое небо. Радостно чирикают воробьи. Приветливо разгорается солнце. Мягко шушукаются листья. Блестит по-весеннему молодая трава. Спят жители. Спят офицеры и солдаты, не участвующие в бою. Спит «любовь к отечеству и народная гордость».
Лениво пробегаю глазами только что доставленную дивизионную сводку: «Противник обладает значительным превосходством артиллерийского огня».
Знаю, отлично знаю, что означает эта фраза в переводе на житейские факты. Тысячи раненых, которые плетутся сейчас по всем тыловым дорогам. Длинные вереницы возов, набитых искалеченными и стонущими телами. Потухшие и страдальческие глаза на мертвенно-серых, запылённых лицах. Огромные воронки, набитые десятками трупов в обмокших кровью шинелях. Отчётливо рисую себе эти картины, но они не волнуют меня больше. Мои притупившиеся нервы уже не откликаются ни на смерть, ни на кровь, ни на рычание пушек.
От непрерывного грохота жалобно вздрагивают оконные стекла. Узнает ли будущий историк, что 19 мая во время грозных боев на Сане оконные стекла оказались гораздо чувствительнее, чем люди?..
Шесть часов утра. Свирепо грохочут пушки. В сонном молчании пустынного городка гулко чеканятся шаги пехотного подкрепления. Сверкая гранёными штыками, идут на убой полки 9-го корпуса.
...В половине седьмого получено предписание о прикреплении нашей дивизии к 14-му корпусу. Офицеры грустно вздыхают:
— Кончилось наше семейное счастье. Погонят нас опять на рысях. Вот несчастная дивизия!..
— Не дивизия, а скаковое общество, — ворчит Базунов.
В девять часов получена новая сводка: «Дивизиям 70,18, 61 и 81-й приказано стремительно атаковать противника, сбить его к югу и, развивая удар в этом направлении, энергично наступать в полосе между Пржендзель — Кончице — Тарногуры — Гуциско.
Задача: в три часа ночи 20 мая, удерживаясь одним полком на позициях правого берега Сана от Бялин до Кржешова, тремя полками перейти в энергичное наступление на фронте Стружа — Рудник».
— Ничего из нашего наступления не выйдет, — безнадёжно вздыхает Старосельский.
— Почему вы так думаете?
— Дух силён, да плоть немощна: снарядов нет. Над городом кружатся аэропланы.
Сквозь сон прислушиваюсь к грохоту пушек. Стреляют беглым огнём из тяжёлых орудий. Смотрю на часы: ровно четыре. Кто же это стреляет — мы или немцы? Если мы, откуда у нас снаряды, да ещё в таком невероятном количестве? Немцы? Когда же они успели подойти так близко?.. Значит, это — прорыв. Вот уже полчаса, как орудия не перестают греметь. В воздухе стоит глухой безостановочный гул, чётко хлопают отдельные выстрелы из очень тяжёлых орудий. И тогда вслед за раскатистым ударом слышится короткий хрипловатый разрыв.
Пять без десяти. Канонада гремит с неослабевающей силой.
В 366-м полевом госпитале. Груды раненых на полу. Беседую с ранеными в сортировочной:
— Как дела?
— Да разве мы знаем? Шли и падали, шли и падали... Вот все, что мы знаем.
Молодой вольноопределяющийся объясняет с оттенком превосходства:
— Положение неопределённое. Наш правый фланг выпирает австрийцев, а на левом засели германцы: их не сдвинешь.
— Это где же?
— У Синявы. Мы — Кавказского корпуса.
— Разве с германцами так трудно воевать?
— Трудно, — отвечает хор голосов.
— Крепкий народ.
— Хитёр больно.
— Хитрее хитрого. Его не собьёшь.
— Правда это, что немцы наших раненых прикалывают?
— А как же. В приказах про это было.
— Кто собственными глазами видал, как немцы наших раненых добивают?
— Я, — выступает вольноопределяющийся. — Под Жирардовом, на германском фронте, наши окопы в восьмидесяти шагах были. Видно было все, что у них делается. Я сам видал: как доползёт до них после атаки наш солдат, они его прикладом по голове. И не раз, много раз видал.
— Добивают, ваше благородие, добивают, — подтверждает солдат с Георгием. — Я врать не буду — для чего мне? Сам своими глазами видал. Вот теперь, когда отступали из Галиции. Ранило нашего
