На днях артрит обострился, все суставы выворачивает. Вчера думала, дождь пойдет. Так вот, надо куда-то определять старика. Я уже обратилась в дом престарелых.
– Погодите, ничего не предпринимайте до моего приезда. Я приеду дня через два, как только вырвусь с работы. Передайте, пожалуйста, дедушке трубку.
– Алё, алё! – закряхтел в трубке дед.
– Дедуля здравствуй! Ты как себя чувствуешь?
– Алё, это кто говорит?
– Дедуля, это я, Ксюша. Как ты себя чувствуешь?
– Что-что? Не слышу?
– Я скоро приеду, дедуля! При-е-ду! Слышишь меня?
Но в телефоне уже раздались гудки отбоя: трубку резко отключили.
Намерения Ксении изменились. Почти у дома она развернулась и пошла назад, к административному корпусу. Быстро поднялась на второй этаж, постучалась в кабинет главврача. Он был на месте. Увидев Ксению, обрадовался:
– Заходите, заходите, Ксения Игоревна. Вернулись? Передумали со мной в кошки-мышки играть? Садитесь, рассказывайте.
– Виктор Эдуардович, мне срочно нужен кратковременный отпуск. У меня дедушка очень плох, не с кем оставить старика.
– Так-так. Ну, рассказывайте подробненько.
Ксения без всякой робости изложила обстоятельства.
– Я мог бы его временно поместить в наш санаторий, – вздохнув, сказал Жарковский. – Но, дорогая Ксюша, полагаю, ты догадываешься, о какой маленькой услуге я попрошу взамен.
– Я, действительно, ничего не знала о тайной деятельности Алины Первомайской в санатории и ничем не могу вам помочь.
– Оставим, деточка, Алину. Я буду разбираться с этим вопросом позднее. Но, если тебе дорог твой дедушка, твой бородач-любовник должен сегодня же покинуть санаторий. А ты сможешь вернуться в номер, на элитный этаж. Пока. А когда будет закончен коттедж, мы переедем туда. У нас все теперь будет иначе: нормальная семья и любовь, и общая работа. Давай все начнем сначала. Ведь мы достаточно помучили друг друга!
Ксения, широко раскрыла глаза, уставилась на Жарковского. Она поняла, что тот уже во второй раз пытается подцепить ее на тот же крючок. Хочет снова воспользоваться ее трудным положением, снова подчинить себе. Но теперь она была иной. Любовь сделала ее сильнее. Больше Ксения не боялась жизни. Рядом с ней был Родион! Ксения отыскала на столе начальника чистый лист бумаги, взяла ручку и быстро написала заявление на кратковременный отпуск за свой счет. Затем протянула его Жарковскому, при этом равнодушно спросила:
– Вы подпишите это заявление – или мне другое писать, на увольнение по собственному желанию?
Жарковский поставил свою подпись и вернул заявление Ксении.
Ксения вернулась домой и стала собирать сумку. Хотя они с Никиткой уезжали всего на несколько дней, следовало захватить все необходимое. Родион расстроено топтался рядом. Он ничем не мог сейчас помочь деду Ксении. Как назло, в последнее время дела в фирме шли неважно: заказчики не торопились рассчитаться, и все разработчики, включая Родиона, оказались на мели. Средств оставалась сущая ерунда, только на прожитие, и сиделку нанять было не на что.
– Как это все некстати, – сказал он. – и отпуск срывается. Такая хорошая погода установилась. Может, жена деда до конца лета еще поухаживает за ним?
– Я все выясню, а ты оставайся здесь до моего возвращения.
– Что мне тут одному торчать! Поеду тоже. Мне ведь нужно сделать ремонт в родительской квартире – нашу с тобой комнату подготовить, да и остальные помещения отделки требуют. Мама давно просила. И потом… мне так и так вас отвозить – не на поезде же вам ехать.
На следующий день все вместе на машине Родиона вернулись в Петербург. Родион внес сумку Ксении в квартиру деда, мимоходом представился старикам и уехал к себе. Спустя два часа жена деда покинула квартиру, объявив Ксении, что больше сюда не вернется: она, дескать, нужнее своим родственникам. Женщина, прожившая рядом со стариком пять последних лет, так и не стала для него по-настоящему близким человеком. Привлеченная солидной пенсией участника войны, она отступила, едва старик слег.
Дед лежал на кровати, беспомощный, худой, запущенный и жалкий. Слипшиеся седые пряди растрепались над головой – неживым пятном серело на подушке изрезанное морщинами и заросшее седой щетиной лицо.
– Мне бы утку, внучка, – слабым голосом произнес он.
Ксения первым делом привела старика в надлежащий вид: протерла водкой прелую кожу, посыпала ее тальком, вымыла голову, удерживая ее над тазом, подстригла волосы и ногти, переменила постель, переодела деда в чистое белье. Затем накормила супом, сваренным еще его сбежавшей женой, ои тщательно осмотрела пациента, как врач: выслушала сердце, измерила давление, изучила зрачки. Наконец усадила на кровати, постучала ребром руки под коленями и чиркнула ногтем по отдаленным участкам его ног, проверяя их чувствительность.
– А ты, дедуля, у нас симулянт! – строгим голосом сказала она. – Почему не встаем? Тебе ходить надо!
– А? Что?
– И не претворяйся, что не слышишь! Ходить, говорю, надо.
– Ноги подкашиваются, Ксюшенька. Падаю я.
– Будем упражняться. Завтра привезу тебе ходунки, будешь сам ходить в туалет. Разбаловала тебя твоя женушка.
Ксения понимала, что у деда плохое кровообращение, сердце не справлялось с нагрузкой, оттого и подкашивались ноги. Но покой, отсутствие движения усугубляли состояние. Бездействующие мышцы слабели. Получив выговор от внучки-врача, дед обиженно замолчал.
Ксения знала, что кроме нее некому ухаживать за дедом. Отдать его в интернат для престарелых она не могла – там не было достойных условий для больных стариков. Она позвонила в санаторий и попросила Жарковского заочно оформить ей увольнение и выслать трудовую книжку по почте. Главврач не препятствовал ее уходу: все усилия его были сейчас направлены на удержание спорной земли в своих руках.
Все эти дни, связанные с хлопотами о деде, и с устройством сына в детский сад, Ксения редко вспоминала Родиона. Но однажды взглянула на календарь и удивилась: поняла, что пролетело уже две недели. За все время Родион позвонил только раз, да и тот в день приезда, когда она крутилась у постели деда. Тогда разговор пришлось свернуть, но через пару дней, придя в себя, Ксения сама позвонила Родиону. Позвонила и рассказала ему все как есть, пожаловалась на трудности. И что же он? Вовсе не примчался стремглав, а отстраненным сухим голосом заявил, что уезжает в командировку. Тогда Ксения не придала значения его холодному тону, но сейчас сообразила, что он просто отстранился от ее забот. Обида заползла в сердце. Она переживает такие трудные дни, и с деньгами трудно, и со временем, надо везде успеть, а Родион даже не звонит. Ему безразличны ее дела. И расстояние здесь ни при чем: в наше время даже с Чукотки позвонить не проблема, а он собирался ехать куда-то в область. Ксения решила, что принципиально, из гордости, не будет звонить сама. Но пальцы сами схватили мобильник и набрали знакомый номер. Ксения прижала трубку к уху, сердце отчаянно билось. Телефон не отвечал. Закралась противная мыслишка: а если Родион вернулся к Ладе? Нет, к ней звонить она точно не станет. Может, узнать на работе, когда он вернется? Секретарша сообщила то, что Ксения и так знала: Стрельцов в командировке. Когда он вернется, девушка сказать не смогла. Что же, по крайней мере Ксения узнала, что Родион жив и здоров. А если не звонит, значит, не хочет. При других обстоятельствах у Ксении опустились бы руки, но сейчас маленькая семья из трех человек держалась на ней, и приходилось быть мужественной
