немолодые пары, обреченные на вечное сосуществование. Пусть эфемерны, зато в них есть неподдельность и живость — просто потому, что их можно разорвать в любое мгновение и держит людей вместе только искреннее желание общаться. Те же, кто состоит в браке много лет, будто перестают замечать физическое присутствие друг друга, ведут себя так, как если бы рядом никого не было, говорят вслух, не ожидая ответа, и вообще наслаждаются всеми прелестями уединения без одиночества. Совместная жизнь Ридли и Хелен достигла именно этой стадии; часто ему или ей стоило труда вспомнить, было что-то сказано или только подумано, обсуждено или просто пригрезилось. Два-три дня спустя, в четыре часа пополудни миссис Эмброуз причесывалась, а ее муж умывал лицо в гардеробной, которая сообщалась с ее комнатой, и до Хелен между всплесками воды доносились его восклицания: «Так все и идет, год за годом… Как бы, как бы, как бы хотелось покончить с этим!» — но она никакого внимания на них не обращала.
— Седой? Или просто светлый? — бормотала она, разглядывая волос, который подозрительно блеснул на фоне каштановой пряди. Она выдернула его и положила на туалетный столик. Хелен критически, а точнее — одобрительно оценила свою внешность, чуть отойдя от зеркала и глядя на свое лицо с гордостью и печалью. В этот момент в дверях появился ее муж; он был без пиджака, а лицо его наполовину скрывало полотенце.
— Ты часто говоришь, что я ничего не замечаю, — начал он.
— Тогда скажи, седой это волос или нет, — отозвалась она, кладя волос ему на ладонь.
— У тебя нет седых волос! — воскликнул он.
— Ах, Ридли, я начинаю в этом сомневаться. — Хелен вздохнула и склонила перед ним голову, чтобы он сам рассудил, но результатом инспекции был поцелуй в пробор, после чего муж и жена продолжили свое движение по комнате, что-то тихо бормоча. — О чем это ты говорил? — спросила Хелен после короткой беседы, смысл которой был понятен только им двоим.
— О Рэчел. Ты должна присматривать за Рэчел, — заметил он со значением, и Хелен, продолжая причесываться, внимательно посмотрела на него. Его наблюдения обычно оказывались верными. — Молодые господа не интересуются образованием девушек без причины, — сказал Ридли.
— А, Хёрст.
— Хёрст и Хьюит, для меня они одинаковы, оба мазаны одним миром. Знаешь, он советует ей читать Гиббона.
Хелен этого не знала, но она не могла признаться, что уступает мужу в наблюдательности. Она лишь сказала:
— Меня ничто не удивляет. Даже этот противный летун, с которым мы познакомились на танцах, даже мистер Дэллоуэй, даже…
— Советую быть бдительной. Есть ведь Уиллоуби, помни — Уиллоуби. — Ридли указал на письмо.
Хелен вздохнула и посмотрела на конверт, лежавший на туалетном столике. Да, очень характерно для Уиллоуби — сухость, невыразительность, беспрестанные шуточки, полная ясность мироздания, никаких тайн, вопросы о поведении дочери — не надоела ли она им, и если так, то пусть они отправят ее с первым же судном, — а потом благодарности и сдержанные излияния нежных чувств, и еще полстраницы о собственных победах над несносными туземцами, которые объявили забастовку и отказывались грузить корабли, пока он не стал рычать на них, выкрикивая английские ругательства: «Высунулся из иллюминатора, как был, без пиджака. Негодяям хватило ума разбежаться».
— Если Тереза вышла за Уиллоуби, — заметила Хелен, переворачивая листок заколкой для волос, — не вижу, что может помешать Рэчел…
Но Ридли уже был занят своими обидами: начал он со стирки рубашек, а потом каким-то образом перешел к частым визитам Хьюлинга Эллиота: несмотря на то что тот — зануда, педант, сухарь, Ридли не может просто так указать ему на дверь. Суть в том, что они слишком много общаются с людьми. Итак далее и тому подобное — обычный супружеский разговор, ненавязчивый и не слишком осмысленный, который продолжался до тех пор, пока они не были готовы выйти к чаю.
Спускаясь по лестнице, Хелен сразу увидела экипаж у подъезда — он был полон юбок и перьев, свешивавшихся со шляпок. Хелен едва успела занять позицию в гостиной, как местная горничная смешно произнесла две фамилии, после чего в комнату вошли миссис Торнбери и чуть позади нее — миссис Уилфред Флашинг.
— Миссис Уилфред Флашинг, — объявила миссис Торнбери, делая волнообразное движение рукой. — Подруга нашей общей знакомой миссис Рэймонд Перри.
Миссис Флашинг энергично пожала руки хозяевам. Это была женщина лет сорока, очень стройная и прямая, пышущая здоровьем, хотя не такая высокая, какой она казалась благодаря своей осанке.
Она посмотрела на Хелен и сказала:
— У вас очаровательный дом.
У нее было выразительное лицо, глаза пристально смотрели на собеседника, а в манере поведения сочетались властность и нервозность. Миссис Торнбери играла роль переводчика, закругляя острые углы мягкими банальными замечаниями.
— Я взяла на себя смелость, мистер Эмброуз, — сказала она, — пообещать, что вы окажете любезность миссис Флашинг и поделитесь с ней своим опытом. Я уверена, что никто не осведомлен об этом крае лучше, чем вы. Никто не предпринимает такие прелестные долгие прогулки. И безусловно, никто не наделен такими энциклопедическими знаниями. Мистер Уилфред Флашинг — коллекционер. Он уже нашел несколько по-настоящему красивых вещиц. Я не имела представления, что крестьяне так художественно одарены, хотя, конечно, в прошлом…
— Вещи не старые, а новые, — перебила ее миссис Флашинг. — Он находит их, когда слушает меня.
Прожив в Лондоне много лет, Эмброузы неизбежно должны были знать хоть что-то о множестве людей, по крайней мере, держать в памяти имена, и, конечно, Хелен тут же вспомнила, что она слышала о Флашингах. У мистера Флашинга был магазин старинной мебели; он всегда говорил, что не вступает в брак, потому что у большинства женщин красные щеки, не снимает дом, потому что в большинстве домов узкие лестницы, и не ест мяса, потому что большинство животных истекают кровью, когда их убивают. В конце концов он женился на эксцентричной аристократке, уж точно не бледной и, судя по ее виду, отнюдь не вегетарианке, которая заставила его делать все, что он больше всего не любил, — так, значит, это она и есть… Хелен посмотрела на нее с интересом. Они вышли в сад, где под деревом был сервирован стол, и миссис Флашинг принялась за вишневый джем. Говоря, она имела обыкновение странно подергиваться всем телом, от чего дергалось и канареечного цвета перо на ее шляпке. Лицо у нее было живое, с мелкими, но правильными чертами, которые, вместе с ярким румянцем на щеках и сочной краснотой губ, свидетельствовали о том, что предки ее хорошо питались и были хорошо образованны.
— Меня не интересует ничего, что старше двадцати лет, — продолжила она. — Заплесневелые старые картины, грязные старые книжки — их запихивают в музеи, когда они годятся только в печку.
— Вполне с вами согласна! — засмеялась Хелен. — Правда, муж мой тратит жизнь на то, чтобы откапывать рукописи, которые никому не нужны. — Ее позабавило выражение испуга и неодобрения на лице Ридли.
— В Лондоне есть умный человек по фамилии Джон[45], который пишет намного лучше старых мастеров, — сообщила миссис Флашинг. — Его картины приводят меня в восторг, а всякая старина меня совершенно не трогает.
— Но даже его картины состарятся, — вставила миссис Торнбери.
— Тогда я их сожгу или завещаю сжечь, — сказала миссис Флашинг.
— Кстати, миссис Флашинг жила в одном из прекраснейших старинных домов в Англии — в Чиллингли, — поведала присутствующим миссис Торнбери.
— Будь моя воля, я сожгла бы его завтра же, — засмеялась миссис Флашинг. Ее смех был похож на крик сойки — резкий и безрадостный. — Зачем человеку в здравом уме эти огромные дома? — спросила она. — Если ночью спускаешься вниз, на тебя сыплются тараканы и свет постоянно отключается. Представьте, вы открываете горячую воду, а из крана ползут пауки, что вы будете делать? — При этих словах она уставилась на Хелен.
Хелен пожала плечами с улыбкой.
