— Есть кто дома?
В слабом свете горбилась скособоченная, обитая войлоком дверь, слышалось бормотание телевизора. Игнатов взялся за ручку, потянул. Раздался чмокающий звук, и они оказались на кухне. Здесь сипел на плите чайник, пахло отсыревшей известкой, углем и дымом. Дверь в комнату была отворена. В ее проеме они увидели троих: щуплый, с редким пушком на голове старик, старушка с седым узелком на затылке и рослый мужчина неясного возраста, сидевший впереди, в шаге от экрана, как-то очень уж прямо, будто спина у него не гнулась, смотрели программу «Время».
— Можно?
У телевизора зашевелились. Старушка встала, кивая, застегивая быстрыми пальцами пуговицы на кофте.
— Захо?дьте, будьте до?бры.
Игнатов и Лосев вошли, остановившись у дверей. Комната была перегорожена шкафом, в зеркальной дверце которого мелькал отраженный экран. Под низким потолком тянулась бечевка, на ней висела цветастая, сдвинутая сейчас занавеска, открывшая металлическую кровать с блестевшими по углам шарами, и мужская рубашка.
— Садитесь, будьте до?бры, — говорила старушка, выдвигая стулья из-за круглого стола и проводя по ним рукой, будто смахивая невидимую пыль.
— Да мы ненадолго, — сказал Игнатов, раздумывая, проходить или оставаться у дверей. — Мы из прокуратуры.
Человек с прямой спиной повернулся, и, увидев его напряженное, как бы слушающее лицо с неподвижными глазами, Игнатов понял, что он слеп.
— Вы Иван Тимофеевич Горелов?
Слепой, ухватившись за спинку стула, стал медленно подниматься.
— Да, я Горелов, — подтвердил он и по-солдатски вытянулся у стула. — А что надо?
Голос его был глухим, и старушка, заторопившись к нему от шкафа, забормотала:
— Ванечка, сынок, не бойся, здесь я, здесь…
Старик, тоже встав, убавил звук телевизора. На экране мелькали груды строительного мусора, неподвижные башенные краны, пузырящиеся под дождем лужи, и какой-то человек в плаще, под зонтиком, что-то отвечал корреспонденту.
— Да вы садитесь, — сказал старик, напряженно разглядывая гостей. — Устали с дороги-то. — И добавил: — У нас тут второй день маршрутный автобус не ходит, так что в город только пешком.
— Мы на машине.
Игнатов, поставив «дипломат» на ближайший стул, щелкнул замками и вытащил листок со штампом областной прокуратуры.
— Иван Тимофеевич, мы вам привезли постановление прокурора о вашей реабилитации.
— Какое постановление? — еще больше встревожился слепой. — Зачем?
— Не бойся, Ванечка, — старушка гладила его по плечу. — Они люди добрые, тебе ничего не сделают.
— Понимаете, найден настоящий преступник. И следствие неопровержимо доказало, что это он убил Татьяну Семенову. И не только ее одну.
— То есть как так «найден»? — не понимал слепой. — Живой найден?
— Живой.
Слепой стоял по-прежнему неподвижно и ровно, будто окостенев, но мелкая дрожь сотрясала его всего, сверху донизу.
— Вам прочесть постановление? — спросил Игнатов.
Слепой молчал.
— Вы его извините, — ответила за него мать. — У него, когда очень волнуется, голос пропадает. И зрение там, в колонии, потерял от переживаний. Он там шесть лет промаялся.
— «В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, — стал читать Игнатов, — уголовное дело Горелова Ивана Тимофеевича проверено… Выявлен ряд нарушений Уголовно-процессуального кодекса РСФСР… Установлено, что бывший следователь по особо важным делам В. С. Жавнеровский сфальсифицировал доказательства вины И. Т. Горелова, оказал психологическое давление на подследственного, угрожая исключительной мерой наказания, вынудил его написать «явку с повинной»… Невиновность И. Т. Горелова доказана повторной проверкой, а также добытыми вещественными доказательствами, в частности сумкой погибшей, обнаруженной с помощью подлинного убийцы… Дело в отношении Горелова Ивана Тимофеевича прекратить за отсутствием состава преступления… Все принятые ранее по этому делу решения отменить…»
Игнатов прочитал фамилию подписавшего постановление прокурора, назвал дату и замолчал. Молчали и остальные. Только приглушенный телевизор бормотал что-то неразборчивое.
— Это, значит, как? — прервал наконец молчание отец Горелова, все еще не осознавая происходящего. — Теперь, значит, другой берет на себя, будто Татьяну Семенову погубил?
— Да нет, папаша, нет, — нетерпеливо вмешался Лосев. — Никто уже на себя не «берет», это доказано. Преступник показал, куда сумку убитой спрятал. И сумку эту нашли.
— Сумку… — эхом откликнулся слепой.
— Сядь, сынок, — мать подвинула ему стул.
— Сумку… — снова произнес слепой и, нащупывая дрожащей рукой стул, стал медленно опускаться.
— Это, значит, шесть лет, пока наш Ваня сидел, тот был на воле? — медленно соображал отец Горелова.
— Семь, — уточнил Лосев. — Ведь ваш сын уже год дома.
— Это как же так? Зачем так? — не мог до конца понять отец, переводя взгляд с Игнатова на Лосева…
Год назад привезли ему сына Ивана из далекой колонии, навсегда ослепшего и беспомощного, «утратившего опасность для общества», но все-таки виновного. А сейчас выходит, что он не виноват?
— Это что ж теперь будет? — спросил отец.
— Судью накажут, а против бывшего следователя Жавнеровского уже возбуждено уголовное дело по фактам нарушения соцзаконности, — сказал Лосев и посмотрел на Игнатова вопросительно: не сболтнул ли лишнего?
Игнатов протянул отцу Горелова постановление.
— Возьмите, это вам.
Отец не двигался. Недоверчиво щурясь, он всматривался в лица гостей.
— Значит, это как? Теперь — следователя в тюрьму? — Он отмахнулся от листка, отступил даже на шаг, отстраняясь.
Положив на стол лист, Игнатов произнес те, заготовленные заранее слова:
— Мы виноваты перед вами. Просим у вас извинения от имени прокуратуры. И от имени государства.
Слова эти, видимо, потрясли Гореловых. Они молчали, и Лосев снова решил объяснить им:
— Понимаете, государство очень виновато перед вами и готово возместить нанесенный ущерб.
Старики по-прежнему молчали, не понимая, как можно исправить то, что случилось, и только слепой опять откликнулся эхом:
— Ущерб…
Он, кажется, хотел еще что-то сказать, зашевелился, подавшись вперед, но стоявшая рядом мать положила ему на плечо руку, и он успокоился.
— Может, чая попьете? — неуверенно спросила она.
— Нет-нет, спасибо, не беспокойтесь. — Игнатов представил, как она хлопочет вокруг стола, покрытого старой, загнувшейся в местах порезов клеенкой, как стесняется скудости угощения, и ему стало не по себе. Казалось, будто везет людям облегчение и радость, а вот привез на самом деле лишь новую боль. — Так чем мы вам могли бы помочь?
Мать качнула головой:
