вызывавшую взрыв возмущения, новый поток слов и бурю жестов. Так продолжалось минут десять. Али- баба и Тофик поочередно порывались уйти в знак несогласия с позицией оппонента, но дело, как видно, шло к соглашению. В конце концов мрачный колхозник плюнул, махнул рукой и удалился с Тофиком в глубину прилавка для окончательного расчета. День у спекулянтов начался удачно.
Сокольников послал своего паренька-комсомольца с ответственным заданием накрепко запомнить в лицо того, с кем спекулянты торговались, а во-вторых, посмотреть, нет ли на его ящиках каких-нибудь специальных меток.
Паренек попался толковый. Возвратившись, доложил, что все в порядке, видел даже, как хозяин деньги пересчитывал, а ящики действительно помечены буквами «В. К.». Скорее всего, таковы были инициалы владельца.
Тофик и Али-баба тем временем уже резво таскали откупленный товар за ворота. Вначале они намеревались подать такси прямо к прилавку, однако сторож по утреннему часу не нашелся, и это тоже было Сокольникову на руку — проще ящики пересчитать. Четырнадцать ящиков с мандаринами миновали калитку — килограммов двести, не меньше, прикинул Сокольников. За счет разницы рыночных цен да непременной скидки за оптовую покупку сегодняшний навар спекулянтов может составить рублей триста.
Теперь можно было не спешить и не гоняться за такси по московским улицам — товар поедет на рынок к Рачику. Коротков и один из коодовцев остались побеседовать с продавцом, а Сокольников со вторым комсомольцем поехали за «пикапом». Впрочем, на магистрали Гена не выдержал. В два счета догнал и обставил такси так, что к месту они подкатили первыми.
Теперь уже Тофик и Али-баба вылезли из машины за квартал и независимо зашагали к рынку. Груз встречал у ворот Рачик. Показал водителю, к какому прилавку подъехать, бережно выгрузил товар. Весы и халат, разумеется, были у него уже наготове. Компаньоны наблюдали издали. Убедившись, что все прошло гладко, отправились, как обычно, в шашлычную.
Здесь Сокольников начал немного волноваться. Для завершения операции надо было спросить пару- тройку покупателей, чтобы зафиксировать новую цену товара, а потом задерживать всех троих спекулянтов одновременно, чтоб не убежали. Коротков же все не появлялся. Но вот наконец прибыл на какой-то попутке вместе с тем самым колхозником, мрачность которого достигла той границы, за которой уже вообще ничего существовать не могло.
— На кого же товар оставили? — шепотом спросил Сокольников, однако Коротков его успокоил.
Оказывается, торговать из Колхиды в Химки колхозник-грузин приехал вместе с женой, она осталась там всем распоряжаться, а хозяин мандаринов — Важа Маглакелидзе — хоть и мрачный, но нормальный дядька, грамотный, все правильно понимает, хотя и клянет себя не переставая, что из-за спекулянта потеряет напрасно столько времени, тогда как, наоборот, надеялся время сэкономить, сбыв оптом добрую треть привезенного товара.
В шашлычную Сокольников пошел вместе с двумя милиционерами из местного отделения. Шашлыки поджарить с утра еще не успели. Тофик и Али-баба лениво пили импортный рислинг, закусывая ломтиками вчерашней, подсохшей за ночь ветчины. Очередной проверке документов они не удивились и не напугались и, когда Сокольников объявил, что для выяснения придется ненадолго пройти в отделение, только плечами пожали и быстренько доели свою закуску. Сокольников боялся, как бы они не смылись по дороге, но спекулянты были убеждены, что у них все чисто, и бежать не собирались. Впрочем, милиционеры были ребята спортивные и крепкие и удрать бы им не дали.
Только в отделении, увидев составленные под лестницей ящики с мандаринами, они с тревогой переглянулись.
Конечно же они немедленно принялись все отрицать, иного ожидать было трудно. Ну и пусть их. Нужно было быстренько записать все, что они наплетут, провести опознание их личностей Маглакелидзе и комсомольцем-оперативником, затем сделать опознание ящиков и еще кучу всяких дел, сопровождая каждый шаг обильной перепиской. Словом, только успевай.
Тофик — его Сокольников начал опрашивать первым — сразу предложил взятку, а после того, как Сокольников с досадой отказался, подробно изложил легенду про внутренние болезни. Али-баба, наоборот, начал с болезней, но в конце все равно перешел на более близкий и понятный язык денежных знаков. В соседнем кабинете Коротков беседовал с Рачиком. Тот был не так эмоционален, как его коллеги, руками не размахивал и не горячился, на каждый вопрос томно поднимал к потолку глаза, вздыхал и лишь после этого грустным голосом начинал врать.
Но все это сейчас было несущественно. Гораздо важнее проделать кучу всяческих процессуальных мелочей — найти понятых и «фон» для опознания, составить протоколы, опросить общественников…
Важа Маглакелидзе показал, что Алекперов (Тофик), расплачиваясь с ним за мандарины, доставал деньги из бумажника ярко-желтой кожи. Обыскивать пока нельзя, надо попросить предъявить личные вещи, зафиксировать бумажник соответствующим протоколом и снова провести опознание, теперь уже бумажника.
— Ребята, вы бы побыстрей закруглялись, — уже второй раз сказал Сокольникову зам. начальника отделения. — Вы же нам работать не даете, все кабинеты позанимали!
Действительно. Надо перебираться в отдел. Вот только мандарины сдать в магазин. Стоп! Ящики-то не опознали еще!
Сокольников вновь побежал искать понятых, выскочил на улицу к остановке трамвая и вдруг застыл на месте, сразу обо всем позабыв. Сразу все вспомнив.
Мимо него трудной старческой походкой шла свекровь Надежды Азаркиной.
— Здравствуйте, — пробормотал Сокольников.
Старуха остановилась, взглянула на него прямо и строго, затем обошла, как если бы Сокольников был телеграфным столбом, и зашагала дальше. Сам не зная почему, Сокольников пошел с ней рядом. Шли так целый квартал. Наконец старуха снова остановилась.
— Что вам нужно, молодой человек?
— Я просто хотел узнать… Вы меня помните?
— Я все помню, — ясным голосом сказала старуха. — Что вы хотите?
— Как ваши дела? — брякнул Сокольников. Старуха пожевала губами:
— Вам лучше знать.
— Понимаете, я сейчас занимаюсь другим делом и…
— Надежда в больнице, — объявила старуха и опустила голову. — Третьего дня себя жизни решить хотела.
— Как! — ахнул Сокольников. — Почему?
Старость лишает лица подвижности, но все, что хотела высказать старуха, отразилось в ее взгляде. На Сокольникова излились скорбь, жалость, гнев, презрение — и он в смятении отшатнулся.
Медленно побрел в отделение. А там уже командовал Трошин. Он прибыл вместе со следователем, руководил уверенно, всем сразу стало понятно, кто тут самый главный и ответственный товарищ.
Надежда лежала на койке у стены. Под глазами синее с желтым, туго перебинтованные в запястьях руки поверх одеяла. Сокольников взял стул и тихонько сел у изножья. Надежда безразлично повела на него взглядом и снова уставилась в потолок.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Сокольников, не надеясь особо на ответ.
— Нормально.
— Зачем же вы так, Надя!
— Вам-то не все равно!
— Нет.
Она искоса посмотрела на него и недоверчиво усмехнулась:
— Почему?
Сокольников не знал, что ответить. Вернее, не знал, как объяснить Надежде все, что происходило за эти дни, все, о чем пришлось передумать.
— Нельзя, нельзя так, — сбивчиво заговорил он. — У вас дети, вы не одна. Нельзя одной решать за всех.
