Начинается новый год. Вот уже шесть лет, как в моей спальне стоит чемодан. Заботливо сложенный льняной костюм покоится в нем рядом с книжкой Жана-Мари Лаклавтина, которая по-прежнему ждет прочтения, и ножом для выживания в футляре.
По мере того как мой отъезд приближается, приобретая более конкретные очертания, я все чаще замечаю в своем поведении пренебрежительность и язвительность. Я всегда очень ответственно относился к работе, а теперь имею тенденцию воспринимать происходящее легкомысленно, позволяю себе вольности, в то время как мое ремесло требует сдержанности и дисциплины. Я опаздываю, забываю застегивать пуговицы на пиджаке, фамильярничаю с клиентами, ослабляю узел галстука, не бреюсь. Г-н Мартинес пригласил меня к себе, чтобы призвать к порядку и потребовать объяснений. Не объясняя причин моей расслабленности, я обещал исправиться. Тогда добродушным и покровительственным тоном г-н Мартинес сказал мне: «Знаете, Патрик, вы мне нравитесь. Если у вас какие-то сложности, личные проблемы, давайте поговорим о них. Может быть, я смогу вам помочь». Я бросил взгляд на сейф позади стола: «Нет, спасибо господин Мартинес, все будет хорошо».
Я еще не готов уехать. Даже если каждый новый день — это выигранный день, приближающий меня к отъезду, я не должен забывать о благоразумии и терпении.
Сегодня мне сделали последнюю прививку. «Ну вот, пять лет можете быть спокойны», — с энтузиазмом заявил г-н Христофилос, пожимая мне руку. У меня лишь чуть-чуть онемело плечо после укола: поднаторев в профилактике, я уже ничего не боюсь.
У меня появилась привычка покупать по субботам, когда я ходил за продуктами на неделю, в отделе «товары со всего мира» бутылку «Хинано», светлого пива с Таити. Прекрасная таитянка в парео с красными цветами, скромно присевшая на корточки, украшает этикетку, гарантируя новый экзотический вкус. Я возвращаюсь домой и иду на кухню смаковать пиво, закинув скрещенные ноги на стол, подставив грудь солнцу, устремив взгляд вдаль — теплый бриз обдувает лицо.
Паскаль стареет на глазах. Как только приходит домой, сразу принимается жадно и торопливо жить. Я пропускаю с ним стаканчик-другой время от времени, впрочем, все реже и реже, а потом оставляю наедине с его деградацией. Как-то я ни с того ни с сего спросил его: «Ты никогда не думал о самоубийстве? Ты никогда не помышлял о том, чтобы перестать жить?»
Он не сразу сообразил, а потом печально засмеялся, поднимая свой бокал.
Все напрасно! А ведь если задуматься, это так просто. И встречаются люди — например, Эженио из казино, — которые способны ценить эту простоту, наслаждаться жизнью, принимая все, что она дает, как подарок, без колебаний, не пятясь и ничего не чураясь. «С Новым годом, Патрик! А главное, доброго здоровья!» Здоровье — непременное условие счастья, источник жизни, само ее воплощение. Нечего и говорить, что Эженио принимает меня за больного, за «оригинала», изобретателя, работающего над каким-то диковинным аппаратом. «Ну что? Когда вылетаем?»
Эженио — в своем стиле — по-прежнему женат, уже в третий раз! Подобное легковерие и настойчивость меня просто изумляют! Я восхищен. Как можно так быстро снова вступать в отношения, всякий раз питая надежду, что теперь это на всю жизнь? Всего два года назад с неизменной помпезностью и энтузиазмом он женился уже в третий раз. Меня пригласили; я присутствовал на свадебном приеме, поднял бокал вина, поздравил молодоженов, пожелал им долгих лет счастья, того самого очевидного счастья, которое мне недоступно. «Патрик! Ты все еще здесь? А как же отъезд?» — «Еще не все готово!»
В возрасте семидесяти девяти лет умер Дик Риверз. Сердечный приступ оборвал его жизнь прямо на сцене во время концерта. Когда приехала неотложка, его нога еще подрагивала —
Моего отца положили в больницу. Брат говорит, что он оттуда уже не выйдет. Ехать к нему у меня особого желания нет. У него парализована правая половина тела, он может говорить, но рот перекосило, так что слов не разобрать. С тех пор как умерла мама, он живет отшельником — больше от досады, чем от тоски, — полностью отказывается от общения и прогоняет моего брата, когда тот приходит его навестить. Я же под Новый год отправляю ему открытки с добрыми пожеланиями, раз в год звоню, где-нибудь в июне, вот, в общем-то, и все. Нам нечего сказать друг другу. Маму похоронили в ее родной деревне в Бретани. Я ни разу не был на ее могиле: не вижу смысла ехать туда, чтобы постоять у памятника, на мой взгляд, это скука смертная, да и какой толк? Отца похоронят там же, все уже оговорено.
А какой будет моя смерть? Я умру где-то на другом конце земли, без лишнего шума и церемоний, при всеобщем безразличии, которое выпадает на долю путешествующего чужеземца, все имущество которого, уместившееся в чемодане, не сильно церемонясь, разделят меж собой местные полицейские: одному достанется мой льняной костюм, второму — нож, кому-нибудь нужна книга Жана-Мари Лаклавтина? Никому? В помойку ее! На свалку отправятся и мои останки, посольство проведет расследование, но ни одна семья не заявит о своих правах на них — тогда сожжем его в ближайшем крематории! Похороним в общей могиле!
Мне все равно, как со мной обойдутся: я умру счастливым на другом конце земли, как моряк погибает в море, актер на сцене, водитель за рулем своего автомобиля.
Отец умер в больнице. Долго ждать не пришлось! Похороны через два дня. Поеду туда на машине. Г-н Мартинес принес мне свои соболезнования: «Все будет нормально, Патрик? Вы выдержите этот удар?» Я уверил его, что меня не будет всего один день. «Вы знаете, мы с ним давно не виделись. Новости мне передавал брат».
Ив спросил меня, не желаю ли я отдать последние почести отцу во время панихиды. Я не знаю, как себя вести у гроба, не представляю, что говорить и думать, рассматривая застывшие черты его лица, важные и торжественные: скривившийся рот, крупный нос, большие уши, шелковая подушка под головой. Его нарядят, как на свадьбу, в костюм и галстук, которые найдут в платяном шкафу. После смерти он не станет добрей, чем был при жизни. Я ответил брату, что присоединюсь к ним на кладбище. Копаясь в документах в родительском доме, он наткнулся, видимо, на дневник отца — тебе это интересно? Он привезет его мне.
Среда
Пасмурно, холодный ветер.
11 плотвичек, 3 уклейки.
Медсестра пришла в 16.10.
Спать в 23 часа.
Четверг
Небо ясное, температура 9 градусов.
7 плотвичек, 2 уклейки и небольшой окунь.
Моника с 15 до 17 часов, уборка +глажка.
Спать в 23.30.
Пятница
Сухо и холодно, температура — 0 градусов.
6 плотвичек, 1 пескарь.
Покупки в «Леклер»: 30 евро.
Медсестра пришла в 17 часов.
Спать в 23 часа.
И так восемь лет! Примерно с тех пор, как умерла мама, и до сегодняшнего времени. Не представляю,
