Доктор весело подмигнул Марку, закуривая сигару, и сунул ему в руку комок гигроскопической ваты: самое гигиеническое средство для вытирания слез...
Между тем, Кроон давал распоряжения Бринтингу:
— Доставить Волка в миссию, и пусть с ним там возятся. За документами заедите, знаете куда, и все их вернете тоже. Об этих вещах ни я, ни доктор, ни Марк, ни Марс, ни барышня ничего не слыхали и их не видали.
— А это что за саквояж? — спросил Кроон про тяжелый чемоданчик, бывший на попечении Марка.
— Это мой, — поспешно ответил Стасик.
— Ах, ваш? — промолвил Кроон и продолжал: — когда вернетесь, мальчик и девочка ваши — делайте с ними, что вам вздумается. Не медлите. У меня нет времени.
Стасик, забрав тяжелый желтый чемоданчик, ушел.
XXII. Навстречу зеленым бандам.
Прошло три дня. Мурманский маршрут добился пути на юго-восток через Ряжск. В Самару и за Волгу нечего было думать — там шли крестьянские восстания и надвигались из-за Урала сибирские войска. Мурманцы решили попытаться, нельзя ли добыть хлеба в Тамбовской губернии — хотя и там было очень неспокойно: повсюду шныряли, нападая на поезда, «зеленые» банды и казачьи отряды.
Марк с Аней были возвращены Стасиком в американский вагон. Бринтинг узнал, что маршрут с эвакуированными из Петрограда детьми уже ушел по направлению к Ряжску, и Граеву пришлось снова принять девочку к себе.
О том, что Марк жив и не пропал, Граев был в свое время предупрежден «малюшинцем» и не беспокоился о нем, да и некогда было за хлопотами. Мальчишки в поезде с завистливым недоверием слушали рассказы Марка о том, что было с ним в эту неделю, и хоть и думали, что Марк «здорово заливает»[72], но шпаер, как называл свой револьвер Марк, и то, что у Ани была забинтована рука, доказывали, что кое-что есть и верного в рассказе Марка. А слух о мальчике со смертью дошел и до мурманского маршрута. Отец велел Марку вывернуть мешок наизнанку. И как ни просили мальчишки, Марк ни за что не хотел им показывать мешка.
— Вот видно, что все врешь. Девчонка встанет, мы ее выспросим, что ты врешь, — говорили мальчишки.
Белпорожские товарищи Марка, первые узнав от него повесть его московских приключений, рассказывали ее мальчишкам от себя с разными новыми финтифлюшками. Особенно они старались украсить и возвеличить Марса. По словам Сашки Волчка, пес оказывался «аграмаднейшего роста» и мохнатый, а морда «в-во какая!» Ленька Култаев, напротив, ссылаясь на то, что Марк в знак особого доверия ему первому показал «шпаер», уверял, что Марс — маленький, гладкий, с обрубленным хвостиком и на глазу черное пятно. Петька-телеграфист утверждал, что и Сашка, и Ленька одинаково врут, а Марс — черный пудель, остриженный «пополам» — задок голый, а передок в шерсти, — и подумав, что бы еще такое сказать «в разрез» товарищам, Петька прибавил после некоторого молчания:
— К тому еще, он говорит некоторые слова...
Это он хватил через край: мальчишки засвистали, завзыкали, залаяли, и утвердилось общее мнение, что, может быть, кой-что и есть во всем правды, но уж собаки наверное никакой нет.
Зависть к шпаеру Марка имела свои следствия. Где-то все мальчишки раздобылись «пугачами», и все время около мурманского маршрута, пока он стоял на соединительной ветке Окружной дороги, шла пальба из пугачей: происходили жаркие бои между враждебными бандами. Кое-кто все-таки еще верил в собаку, и они-то и сплотились вокруг Марка в «банду смерти», а противников называли «зелеными», что тех ставило на дыбки. И если бы еще шпаер Марка! — Но, увы! — шпаер молчал, потому что в нем не было ни одного патрона... Напрасно Марк угрожал своим немым револьвером. Противники осыпали его банду пробками из пугачей и насмешливыми боевыми криками:
— Гау! Гау! Гау!
Что должно было изображать собачий лай и намекало на то, что никакой собаки нет и не было.
Настал час отхода для мурманского маршрута. Марк стоял у раскрытой двери вагона с товарищами и увидал, что вдоль поезда идет Стасик с Марсом на поводке...
«Банда смерти» приветствовала пса разноголосыми воплями. Из других вагонов повысовывались ребята и взрослые; мальчишки побежали за собакой и, столпясь у вагона Марка, молча разглядывали пса. Марс, привыкший к вниманию, сидел равнодушно на земле: видимо, запах пролитой у рельсов нефти ему напоминал резину или был неприятен сам по себе.
Стасик взобрался в вагон и позвал за собой Марса проститься с Аней. Пес с места без разбега легко вспрыгнул, словно взлетел, в вагон. Мальчишки закричали, захлопали в ладоши и засвистали.
После ухода Стасика мальчишки от «комиссаров» «банды смерти» узнали, что «главный сыщик» прислал Марку поклон, а Стасик подарил Марку пять золотых царей, пачку патронов для шпаера и документы для Анны Гай с поддельными печатями. Эти слухи повергли противников банды в уныние: собака была налицо, хотя и «самая обыкновенная» собака; правда, она не проронила ни одного слова, а очень ловко скакнула в вагон — прямо мячик! К счастью «банды смерти», ее противники не узнали, что когда Марк зарядил свой «шпаер» патронами, Граев отобрал его у сына:
— А то ты сейчас сгоряча еще набедишь. Потом я тебе отдам.
О золотых же Граев сказал так:
— Напрасно взял. Нехорошие эти деньги. Что ты — бандит, в самом деле, что ли?!
Марку стало неловко, и он ответил:
— Я знаю. Они мной все там играли да смеялись. Что я — кукла? Я кину деньги или отдам кому.
— Зачем кидать? Я их сохраню, а ты придумывай, как бы их истратить, чтобы стыда не было.
По мере удаления из Москвы, мурманский маршрут двигался с каждым перегоном медленнее. С Окружной дали путь на Бирюлево, и здесь простояли несколько дней, пропуская эшелоны солдат на восток, — из окон вагонов выставлялись, развеваясь на бегу, красные знамена. Красный сигнал на железных дорогах всего мира — знак остановки, угроза катастрофы. И понятно, почему был выбран красный цвет для грозного сигнала: стальные пути везде пролагались средь зелени лесов, лугов и полей — на этом зеленом фоне красный ярче белого цвета. Прежде по железнодорожным путям было запрещено ходить «в платье сигнального цвета». Теперь везде развевались победно красные полотна — сигнал остановки стал символом стремления, и если поезда останавливались в пути, то не потому, что красный сигнал предостерегал от несчастия, а потому, что без отдыха ломались паровозы, горели буксы, загорались вагоны, рвались от непосилу упряжные приборы. Но и там, где злая рука разбирала рельсы или взрывала мост, никто не стоял сторонкой с красным флагом: поезда, вея красными знаменами, неслись неудержимо навстречу неизбежному... Повсюду вдоль путей под откосами валялись опрокинутые исподом[73] вагоны и цистерны, вагонные скаты, а кое-где и паровозы на боку, словно спали, черные, на зеленой траве. По некоторым мостам поезд перебирался тихим ходом, словно боясь оступиться и упасть в воду, и в железных фермах виднелись новые укрепления из толстых золотистых брусьев, а полосы исковерканных взрывом ферм торчали из воды и из кустов, словно ребра павшей скотины с железным костяком.
Всюду на станциях маршрут осаждали голодные мешочники. Они с остервенелым отчаянием карабкались на буфера, на крыши. Двери вагонов приходилось на станциях держать закрытыми, иначе нельзя было бы сдержать напора серого, оборванного народа с сумами за спиной. С крыш приходилось сгонять выстрелами вдоль поезда, при чем на сто холостых патронов рабочим выдавали один боевой, и пуля ждала случая, чтобы поразить кого-то, чья смерть должна пугать других. То, что видел Марк на Курском вокзале и что ему напоминало зверинец, там сдерживали выстрелами в воздух людское стадо, а здесь приходилось ценою случайной смерти одного спасать жизнь тысячам. Мосты на восток от Москвы — везде старые, с низким верхним строением, и с крыш вагонов они сметали людей подобно тому, как краем ладони со стола сметают крошки. Вдоль путей непрерывной вереницей шли на запад странники с пустыми
