с неба сыпались градом. Потери среди нашей пехоты от «чемоданов» были большие. Если над тобой выбросили «чемодан» и рядом нет укрытия с прочной крышей, то все, хана. Кассетные бомбы немцы бросали и над нашей территорией. У меня во дворе и сейчас поилка для кур устроена из такого «чемодана».
«14 апреля Сегодня была разведка боем в ходе чего захватили много пленных и одну деревню Мое отделение сыграло большую роль мы взяли три станкача и 83 ч. пленных За это меня и все отделение представили к наградам Меня к ордену «Отечественая Война» 3 ч. уб. с отделения Бой по характеру был ожесточенный После артналета мы пошли на Ура чего фрицы не выдержали и повернулись к нам спиной»
— На этот раз разведка боем имела такой же успех, как настоящее наступление. У всех у нас было одинаковое настроение — поскорее закончить войну. Поэтому в каждый бой шли не просто смело, решительно, как у нас любят писать, а я бы сказал, с каким-то остервенением. А тут еще такой необычный случай произошел. Один радист нашего полка объявил, что он слышал в эфире сообщение о капитуляции Германии. Славяне уже начали ликовать: «Войне конец! Германия капитулировала!» Но вскоре майор Королев разъяснил обстановку: немцы хотели бы капитулировать только перед Соединенными Штатами Америки и Великобританией, но не перед Советским Союзом. Очевидно, об этом и шла речь, да радист не разобрался. Так что ликование отменяется… Ну, после этого злости еще прибавилось.
В том бою мое отделение взяло 83 пленных и трофеи прямо в немецких окопах. Конечно, в начале войны такого случиться не могло. Но и сейчас немцы далеко не сразу поднимали руки вверх. Надо было вынудить к сдаче в плен первых человек десяток. Потом уже другие охотнее сдаются. Кстати, и в конце войны немцы не сдавались, если у них оставался хоть какой-то шанс на спасение. Здесь удивили нас немецкие блиндажи. Отделаны они были как меблированные комнаты в хороших квартирах. И по крепости сработаны надежно. Значит, строились не в суматохе отступления, а заблаговременно. Вот она, немецкая предусмотрительность…
«15 апреля День был тихый. Изредка минометная перестрелка Я целый день занят… сымал схемы разведкы»
Последний бой
«16 апреля Сегодня в 5–00 ч. началась артподготовка длилась 3 ч. Ох и сильная была черта ни выдать ни слыхать сплошной вой и не разбереш где выстрел где… Я лежал на пахоте без окопа не схотел рыть От зрывов земля дрожала В это время мне спомнились мои все знакомые вот они сегодня возрадуются тому что оборона под Берлином прорвана А потом после узнают что во время этого прорыва убиты друзя браты отец Но все же конец фрицам которые надумали оборонять Берлин Через два часа пойду и я в атаку со своим отделением Умру но зато и моя капля крови послужыть розгрому немецкой банды Под конец артподготовкы стало совсем темно от пыли и дыма Когда пошли на Ура я несколько раз падал в воронкы а за мной мои славяне Больше я ни хрена не помню как во сну… Автомат мой решетил всех которые встречались мне… Потом залегли мы перед какой то деревней у меня горела голова от нервного озноба И я как будто стал прыпоминать что и я же участвовал в этом историческом прорыве обороны которой лично командовал Гебельс
17 апреля Была обратно артподготовка в районе города Зиксендорф За день продвинулись км. 8 и заняли город Зелов Бои ужасные не на жызнь а на смерть А ночю пошли в обход Целою ноч двигались по лесам полям без дорог аж не верится что такая глуш в 40 км. от Берлина.
18 апреля Целый день шли бои за один населенный пунт Я его названия не знаю Мать его… Такие бои что нельзя и подумать Я несколько раз был от смерти на милиметр…»
— Эту запись я сделал за день до того, как меня накрыло снарядом. Значит, предчувствие меня не обмануло… Взрывы рядом. Да так ложатся — впереди, справа, слева, сзади, что некуда бежать. Осколки, пули впиваются в землю настолько близко, рукой потрогать можно. Каждый следующий кусок крупповской стали может быть твоим. По-разному люди ведут себя под таким огнем. Кто мечется, по полю катается, Божью Матерь и ее деточек поминает. А кто просто лежит и смирно ждет своей участи.
«В меня в отделении осталось два. Вечером штур… заняли какой-то населенный… даже не хочу знать не то что записывать… Сейчас газуем в одном подвале… до утра будем спать а завтра мой день рождения»
— В тот день во время боя нас, разведчиков, послали в один из наших дивизионов. Прошли лесом, а потом надо было от одной опушки до другой поле пересечь. Понаблюдали с минуту, вроде бы не видать немцев. Ну и рванули через поле. А он, подлый, подождал, пока мы отбежим от леса метров на двести, и как врубил из крупнокалиберного станкача. Поле ровнехонькое, ни одного пригорочка. Хоть бы кочка какая… И бьет, зараза, мастерски. Первой очередью отсекает нас от одной опушки, второй — от другой, а третья — на поражение, по живым мишеням. Мы катаемся по полю, как по горячей сковородке. И отстреливаться не можем, потому что не видим, откуда бьет. Остаться бы нам всем на этом поле, если бы не подоспели вовремя наши славяне. Откуда они взялись, так и не знаю. И кто это был, тоже неизвестно — пехота, разведка или кто другой. В то время скученность войск была такой, что все мы считали себя из одной части и выручали друг друга независимо от того, какую задачу сами имели.
«19 апреля Сегодня мой день рождения утром перед наступлением я напился до чертиков…»
— Мне исполнилось 24 года. Тогда, утром, я еще не знал, что мой день рождения станет для меня последним днем войны. К 19 апреля ребята готовились. Кто выпить припас, кто закусить. По такому случаю старшина выдал водки сверх положенного пайка. Поскольку день предстоял жаркий, решили отметить с утра. Как раз кашу на завтрак подвезли. Только расположились, прибегает майор Королев: «А ну-ка рассредоточиться! Быстро!!!» Немцы знали примерное время нашего завтрака и могли одним снарядом накрыть сразу всех. Королев оказался прав. Только мы разбежались от машины, под которой расселись, как прямо над ней разорвался бризантный снаряд. Тысячи осколков посекли машину и все вокруг.
«Продвинулись лесом км. 12 и остановились у деревне Албсдорф Некак не выбем з деревни держытся гад. В 4 часа пошли в атаку и здесь меня... в спину двумя осколками но деревню все же взяли Я говорить не могу но все понимаю и смеюсь от боли Кров пошла ртом носом дело тяжелое Я прошол метров двести и упал здесь меня подхватил друг мой Амос перевязал и дотянул до соше где меня положили в машыну...»
— До дороги с того места, где меня накрыл снаряд, я как-то сам добрался. Но полз, наверное, почти в беспамятстве. Потому что не знаю, кто меня подобрал и кто притащил на НП полка. Это мне потом рассказали, что выручил меня тогда Амос Шитиков. Правда, запомнилось, как в ранах булькала кровь, когда я делал выдох. Поскольку легкие были прострелены, воздух из них выходил прямо через раны. Но скоро я стал задыхаться — кровь пошла ртом. Когда снова пришел в себя, уже был перевязан. Причем индивидуального пакета оказалось мало, так меня чьей-то исподней рубашкой перетянули. Ну, тут я начал вырываться. Мне воздуха не хватало, хотелось содрать с себя все.
«Ребята подходили прощаться Прощания печальное было Подходили брали за руку и обратно ложыли назад Я не мог не рукой не ногой двинуть Мне так жалко что не мог не одного прощального слова сказать Вечером меня повезли в госпиталь и я дорогой потерял сознание»
— Все мои ребята были рядом. А Амос Шитиков плакал навзрыд, как женщина. Наверное, думал, что мне хана. У меня в нагрудном кармане гимнастерки лежал маленький трофейный браунинг. Я хотел отдать его Амосу на память. А он одной рукой слезы вытирает, а другой заталкивает этот браунинг обратно в карман и говорит: «Он тебе еще пригодится…»
Когда меня раненым увезли, дневник остался у Амоса — в госпитале его, конечно бы, нашли и
