Павел Данилов
Пенсионный возраст — сто
Шестьдесят один год — отличный возраст для новой жизни. Стоило мне привыкнуть к отсутствию работы и небольшой пенсии, как рухнуло и это маленькое мещанское счастье.
Запас круп и сахара превратился в пыль, и без того старенький диван, казалось, постарел еще лет на тридцать. Пластиковая карточка с последней пенсией лежала на столе, но единственный взгляд из замызганного окна подсказал: зеленый банкомат «Сбербанка» вряд ли выдаст что-то путное.
На растрескавшемся асфальте стояли сотни машин, словно в один миг попавшие в аварию. А между ними росли тополя и вязы не ниже пятиэтажного дома! И это на главной дороге города!
Первым делом я направился к моему соседу напротив и лучшему другу — Петровичу. У меня были ключи от его квартиры, у него — от моей. Мало ли что может случиться: ключи потеряешь или со здоровьем плохо станет, что и до двери не дойдешь.
Под ногами хрустнули осколки стекла. На верхней площадке лежала ввалившаяся в подъезд прогнившая рама. Пол покрылся слоем грязи, будто в доме никто не жил. Я постучал ради приличия в дверь напротив, но тишина ответила только коротким эхом моих ударов. Я засунул ключ в скважину и с трудом повернул. Из замка посыпалась труха высохшего масла. Потянув за потемневшую ручку, я вошел в квартиру друга.
Позвоночник пронзила боль, словно меня ударили по кобчику, а из легких вышибло весь воздух. В прихожей, возле ванной, меня встретил скелет в истлевшей одежде.
— Петрович… — пробормотал я. — Как так…
Справившись с шоком, я зашел в комнату. Одна створка окна покачивалась от ветра, вторая валялась на полу. От домашних цветов остались только коричневые пластиковые горшки с окаменевшей землей. На прогнившем диване, по которому маршировала добрая тысяча муравьем, лежал маленький скелет. Вот и кот Васька нашелся. То ли вырубился вместе со всем городом, то ли от голода сдох.
Я вернулся в прихожую и уставился на останки Петровича. Как же мне его похоронить? За домом закопать? Сжечь? Здесь оставить? Я дотронулся до скелета, и он рассыпался неопрятной кучей костей. Поморщившись, я шагнул в комнату. Взяв самый большой цветочный горшок, я выбил из него земляной ком. Не о такой могиле мечтал Петрович, но все же лучше, чем ничего. Хотя кто вообще мечтает о могиле?
Я сложил кости друга в горшок, взял его подмышку и пошел домой. «Как же выгляжу я, если Петрович превратился в трухлявый скелет?» — с ужасом подумал я, закрывая квартиру друга. Поставив прах около порога, я чуть ли не бегом бросился к зеркалу. Ничего необычного. Та же самая морда, что и утром, когда я решил сбрить двухдневную щетину. Я провел по щеке — гладко. Только одежда превратилась в лохмотья оборванца.
По груди разлился новый холодок страха и непонимания. Казалось, будто меня в одно мгновение заморозили, а потом, спустя года, разморозили. А мир людей в это время продолжал ветшать.
Я выбежал в подъезд и начал стучать во все двери подряд. Двери в нашей пятиэтажке закончились быстро. «Мне шестьдесят один год. Не стоит паниковать, словно потерявшийся мальчишка», — одернул я себя, переводя дыхание. Сердце закололо, в ногах появилась тяжесть.
Неужели во всем доме в живых остался я один? Или все ушли? Я стал вспоминать, чем я занимался перед неожиданным обмороком. Собирался на рыбалку с Петровичем. Что ж, не буду отступать от планов.
Я осторожно вышел на балкон. Плита вроде не собиралась обваливаться, и я сделал еще шаг. Оставленный на улице рюкзак выглядел жалко. Пожалуй, в этой обветшалой тряпке никто кроме меня и не признал бы основной походной инвентарь.
Я взял с полки поржавевшую саперную лопатку, которой обычно копал червей и полулитровую стеклянную банку. Больше на балконе не осталось ничего полезного.
Взгляд упал на радиоприемник. Дурак! Когда случается катастрофа, всегда надо в первую очередь включать радио! Что там говорят? Люди к старости становятся мудрыми? Что-то по себе я этого не замечаю. На кнопку включения приемник не отреагировал. Я снял крышку и взглянул на отсек для батареек. Наружу выпали две сморщенные палочки, покрытые белым налетом, и кусочки сожранных окислением клемм.
Да-а, о хронокатастрофах на уроках БЖД и собраниях по ГО нам не рассказывали. Время. Самый терпеливый, методичный и беспощадный враг. Уж тот, кому пошел седьмой десяток знает об этом. Хотя, судя по окружающим вещам, мне могло быть и сто лет. Что толку от запасов, если они превращаются в пыль, пока ты лежишь в обмороке?
Я решил обшарить квартиру, прежде чем покинуть ее. То, что ее нужно покинуть, я не сомневался ни секунды. Я не привык голодать дольше пяти-шести часов, и скоро желудок заявит о своих правах.
К лопатке и банке добавился старый советский фонарик со встроенным генератором, работающий от нажатия ручки-рычага. Единственным минусом было, что слышно его на полсотни метров в округе. Но работал он так же, как и тридцать лет назад, когда я его покупал. Хотя сейчас он, возможно, старше меня.
Клеенчатый китайский рюкзак, алюминиевый котелок, пластиковая телескопическая удочка с толстой леской, два килограмма соли, топорик, пакеты, бутылка, пьезозажигалка для плиты, пара отверток — куча в середине комнаты росла.
Набив этим добром рюкзак, я открыл шкаф. Переодевшись в синтетический спортивный костюм, я вышел из дома. За спиной — рюкзак, на правом плече — удочка, под левой подмышкой — горшок.
До Волги было десять минут ходьбы, до «нашего» с Петровичем места — двадцать. От знакомой дорожки не осталось и намека. Оживленные улицы пустовали, модные магазины зияли разбитыми зеркальными стенами. Я начал чувствовать себя Робинзоном Крузо, попавшим на необитаемый остров. И тут же я заметил своего Пятницу.
В одной из машин кто-то пошевелился. Я подбежал к проржавевшему красному «Matiz» и, бросив на заросший травой асфальт удочку, дернул за ручку. Сидевшая за рулем девушка взвизгнула и спросила:
— Что случилось?! Я попала в аварию?
— Да, — ответил я. — В катастрофу.
Она сама попробовала открыть дверь, но замок заклинило. Я подергал за все четыре ручки, нажал кнопку багажника, но машина превратилась в закрытую консервную банку. Проще всего было выбить заднее стекло, но я был уверен, что пораню девушку. Вытащив топор и отвертку, я с трех ударов отломил ручку на задней двери.
— Что вы делаете?
— Освобождаю тебя.
Я подцепил отверткой рычажок и дверь открылась.
— Вылезай.
Девушка испуганно моргнула и вылезла из машины.
— Что случилось? Где все?
— Не знаю. Конец света, наверно, — ответил я.
— Дедушка, что вы пялитесь? — чуть не плача, спросила она.
Я тряхнул головой и, кажется, даже покраснел. Девушка была до пояса голая, да и на ногах не было ничего, кроме легкомысленных шортиков.
— Как тебя зовут? — спросил я, заглядывая в машину в поисках одежды.
— Марина. Что с асфальтом? Что с домами? На нас сбросили бомбу?
— Я проснулся, как и ты, совсем недавно, — ответил я. — Электричества нет, живых людей, кроме тебя, я пока не встречал. Такое ощущение, что мы с тобой махнули лет на тридцать-сорок вперед.
Я стащил с плеча рюкзак и достал единственную сохранившуюся футболку. Помню, как узбек меня уговаривал ее купить. Говорил, что десять лет носиться будет. Узбека, поди, уже и в живых давно нет, а футболочка вот она — носится.
Марина выхватила футболку, быстро надела и заплакала. Женат я был давным-давно, да и то недолго,
