Время гарпий

просто глаза, но «внутреннее зрение», которым человек воспринимал окружающий мир.

Поступки героев фильма становились все более сюрреалистичными, им хотелось жить, но вокруг их гибли и пропадали люди. Они смотрели на пустые дома, не испытывая ни жалости, ни сострадания, погруженные в тяжкие заботы выживания. Как в войну, они ждали помощи армии, но до спасения еще надо было дожить. Однако, когда это спасение все же приходило, зрители понимали, от героев, переживших этот ужас, давно осталась одна видимость, пустая оболочка.

В рассказе, в отличие от фильма, где были заняты вполне взрослые люди, речь шла о семье фермера Ната, впервые столкнувшегося со странным поведением птиц, когда они ночью набросились на его спящих детей. И как только Мылин дочитал до борьбы фермера с птицами, он тут же услышал знакомый смешок женщины с черными крыльями: «Все зависит от обстоятельств!»

Он сорвал одеяло с ближайшей кровати и начал размахивать им над головой. Он слышал хлопанье крыльев, шмяканье птичьих тел, но птицы не отступали, они нападали снова и снова, они клевали его в руки, в голову, их разящие клювы кололи, как острые вилки. Одеяло теперь превратилось в орудие защиты. Он обмотал им голову и, не видя уже ничего, молотил по птицам голыми руками. Подобраться к двери и открыть ее он не решался из страха, что птицы полетят следом.

Он не знал, сколько времени он бился с птицами в темноте, но, в конце концов, почувствовал, как хлопанье крыльев вокруг постепенно стихает; наконец оно прекратилось совсем, и сквозь одеяло он разглядел, что в комнате стало светлей. Он ждал, слушал — нигде ни звука, только кто-то из детей хныкал в спальне. Свист и шелест крыльев прекратились.

Он стащил с головы одеяло и огляделся. В комнату просачивался холодный, серый утренний свет. Живые птицы улетели через открытое окно, мертвые лежали на полу. Нат глядел на них со стыдом и ужасом: все мелюзга, ни одной крупной птицы, и погибло их не меньше полусотни. Малиновки, зяблики, воробьи, синички, жаворонки, юрки — эти птахи по законам природы всегда держались каждая своей стаи, своих привычных мест, и вот теперь, объединившись в ратном пылу, они нашли свою смерть — разбились о стены или погибли от его руки. Многие во время битвы потеряли перья, у многих клювы были в крови — в его крови.

Ему тогда пришло в голову, что полная безнадежность этого рассказа и заключалась в том, что, пытаясь спастись, Нат убивал лишь самых беззащитных и, по большому счету, абсолютно безопасных пичуг, будто совершенно самостоятельно, постепенно и расчетливо… убивая собственную душу. Рассказ заканчивался, когда фермер докуривает последнюю сигарету, сожалея о том, что не подумал набрать всего побольше, чтобы ему хватило на всю жизнь в наглухо забитом от всего мира доме. Сожаление о детях, на которых птицы напали в открытом поле, мелькала в душе героя рассказа чем-то посторонним, каким-то досужей необременительной мыслью, пусть и приправленной горечью: «Надо было предвидеть!»

Сделав последний рейс, он доехал до автобусной остановки, вылез из машины и зашел в телефонную будку. Он простоял там несколько минут, нетерпеливо нажимая на рычаг. Без толку: телефон не работал, гудка не было.

Он выбрал пригорок повыше и оглядел окрестность. Никаких признаков жизни, безлюдные, пустынные поля — одни птицы кругом. Птицы сидели и ждали. Некоторые даже спали, повернув набок голову, уткнувшись клювом в перья.

«Странно как они себя ведут. Хоть бы кормились, что ли, а то сидят как истуканы», — подумал он. И вдруг его осенило: да они же сыты! Сыты по горло. Ночью наелись до отвала. Поэтому сейчас и сидят…

Над муниципальными домами не поднимался ни единый дымок. Он подумал о детях, которые вчера бежали бегом через поле. «Надо было предвидеть, — подумал он с горечью. — Надо было забрать их с собой». Он поднял голову к небу. Небо было серое, бесцветное. Восточный ветер оголил и пригнул к земле почерневшие деревья. И только на птиц холод не действовал; птицы сидели и ждали.

«Вот бы когда по ним стрелять, — подумал Нат. — Сейчас они отличная мишень. Взяться бы за них по всей стране! Выслать самолеты, опрыскать их и притом… Куда они там смотрят, о чем только думают? Они-то должны знать, должны соображать!»

Картина с птицами, сидевшими и ждавшими своего часа, долго стояла перед глазами Мылина. Как- то не выдержав, он поинтересовался у Льва Ивановича, заполнявшего изысканными напитками минибар в номере: «А вы, Лев Иванович, видели фильм Хичкока «Птицы»?»

— Видел, и не раз, — невозмутимо ответил лакей. — Здесь его постоянно крутят.

— Странно, что фильм смотрят одни и те же люди, — заметил Мылин. — Причем так, будто прежде его не видели. И каждый раз меня напрягает, что в фильме все пытаются жить по-старому, остаться на своем месте, ничего не делая, чтобы спастись! Вроде и пытаются, а какая-то глупость в результате получается.

— Ну, все так и делают, чтобы спастись, — ответил Лев Иванович. — Им кажется, что если они этого не сделают, то никогда не спасутся. А потом выясняется, что убивали сами себя, помогая сделать это птицам. Понимание странной мысли, что когда пытаешься убить другого — то убиваешь, в первую очередь себя, приходит ко всем. В разное время и в разной степени, но посещает всякого. Иногда осознанно, а иногда мимолетно. Но, как правило, когда поправить уже ничего нельзя. Остается лишь наблюдать за этими птичьими атаками на экране, каждый раз открывая в них что-то новое. В зависимости от того, какие этапы проходишь сам.

— Какие этапы? — спросил Мылин, уже начиная понимать, что ответит старик.

— Этапы разложения души, — вздохнул старик. — Все эти произведения кажутся неопределенными и недосказанными, поскольку их авторы предпочитают не упоминать о главном. Да и что это скрывать, если все и так видят своих птиц? Мне показалось, будто вы тоже что-то видели в тот день, когда отель покинул нефтяник Парамонов.

— Непонятно лишь, что Хичкок полностью сюжет в фильме поменял, заменив детей — на молоденькую прожигательницу жизни, — решил перевести предмет разговора Мылин.

— Это же так естественно, — усмехнулся старик. — Кто из нас не менял детей на молоденьких прожигательниц жизни?

Они посмеялись над этим странным разговором, но после него Мылин твердо сказал Каролине, чтобы она больше не пыталась совмещать приятное с полезным, втягивая в их круг абсолютно чужих людей.

— Это не цари, не аристократы и не элита, Каролинка, не дуйся! — заметил он огорченной девушке. — Это люди, которые попали сюда только потому, что никогда ничего не решали, выполняя решения других. Поэтому бессмысленно пытаться «решить проблему» через них. Нам надо искать другие