слышала, как следователи разговаривали по телефону с кем-то торопившим их, кричавшим в трубку, чтобы они немедленно доставили содержимое ее компьютеров. Она поняла, что сказки будут прочитаны до вечера и навсегда останутся без счастливого конца. В сердце закрадывалась холодная тоска, и она чувствовала большую долю собственной вины в происходящем, в чем-то поддавшись давлению реальности, перестав относиться к литературе, как священнодействию, призванному помочь человеческой душе очиститься спасительным катарсисом и воспарить.
— Вы нас в своем романе изобразите, да? — откровенно ржали здоровые молодые парни из отдела по борьбе с экстремизмом, неловко рассовывая прослушку при обыске. — Будете клеймить нас позором?
Она посмотрела на них, будто увидев впервые, и даже удивилась. Они ввалились к ней достаточно выраженными индивидуальностями. Познакомься она с ними в других условиях, она бы точно отметила в них определенную долю человеческого обаяния, любопытства, совсем неглупые открытые лица. Но за час пребывания в ее доме они разительно поменялись. Движения стали механическими, суетливыми, какими- то несогласованными. Они вдруг начали громко ссориться между собой, с тычками выходя на лестничную площадку к мусоропроводу выяснять, кто как раньше вел себя на обысках и чем занимался. Она бегала и прикрывала за ними двери, чтобы от этого кошмара не сбежали насмерть перепугавшиеся коты.
В ходе обыска лица их посерели, стали невыразительными. Спустя еще час, различить их между собой она смогла бы только по одежде. Но если бы на них были одинаковые свитера, она бы подумала, что все они — «близнецы-братья».
— А как я вас стану «клеймить»? — удивилась она. — Я же вас совсем не знаю. И даже знать не хочу…
— Ну, как же так? — шуточно запричитал молодой человек, обматывавший скотчем ее компьютеры, сидя на четвереньках. — Мы так хотим прочитать о себе в Интернете!
— Так напишите сами! Какие проблемы? — парировала она. — У меня странное ощущение, будто на самом деле вас вообще здесь нет. Будто вы спите… или что-то с вами не то… Вы сами разве не чувствуете?
— Вас саму надо проверить на ощущения! — зло скривившись, ответил молодой человек. — То вы заявляете, что мы поздно пришли, а вы там кому-то заплатили своей кровью, то вообще чушь городите!
— Но когда вы вошли, было другое впечатление! — почти спокойно ответила она. — А потом будто… сквозняк был. Вы все время дверьми хлопали! Вы что-то выясняли у мусоропровода, а возвращались какими-то странными. Я вас не различаю! Могу только пересчитать по головам. Но вы же сами говорите, что у вас работа такая. Может быть она вас как-то нивелирует, лишает индивидуальности…
К их разговору внимательно прислушивались другие оперативники и понятые, по-птичьи наклонив голову. Что-то их явно тревожило, к тому же им постоянно звонили и требовали немедленно привезти ее компьютеры. С каким-то потерянным выражением лиц, с которых будто смыло все краски, они одевались и выходили из ее квартиры. На пороге они переругались, выясняя, кому из них придется тащить ее компьютеры.
Молодой человек, перематывавший ее компьютеры скотчем, опять попытался ее подзадорить на описание их личности в Интернете.
— Я же сказала вашему коллеге, что у меня не получится вас описать, — ответила она. К тому же, какой Интернет? Компьютеры вы вывезли, договора с провайдерами изъяли, выделенки вырвали…
— Это вы со мной говорили, просто я куртку надел, — пояснил оперативник. — Но вы же можете пойти к своим друзьям! У вас ведь есть знакомые с Интернетом?
— Зачем? Я у друзей в Интернете не сижу, это невежливо, молодой человек, — ответила она, замыкая двери. — Вы хотите еще к моим знакомым с обыском прийти? И как я могу писать о вас, если я вас даже в куртке не узнала?
— Вы не напишете о нас? — спросил он вдруг тихо, глядя перед собой пустым невыразительным взглядом.
— О вас конкретно? — уточнила она и задумалась. — Если честно, я могу только написать, что вы через три месяца попадете под КамАЗ… Больше мне вообще ничего даже в голову не приходит, извините.
«Следственные мероприятия» запомнились ей лишь гадкой ухмылкой следователя. В надуманных уголовных преследованиях за «экстремизм» он постоянно пытался придать своему голосу суровость, наполнить его металлом: «Вы признаете, что критиковали существующий строй? Вы понимаете, что своими словами оскорбили двести наций?»
Она понимала, что абсолютно бесправна и беззащитна, но осознавала, что и через это ей надо пройти, так как стоило ей пропустить время, как условия счастливого конца сильно изменились.
Следователь тоже понимал ее полнейшее бесправие, решив, что он стал для нее своеобразной «богиней судьбы», не понимая, насколько опасна эта роль, прежде всего, для него самого. Но, в отличие от оперативников, проводивших у нее обыск, он уже не предлагал ей создать его образ в Интернете. Из чего она пришла к заключению, что у него на ее счет имеется другой приказ.
— Мы сейчас пойдем с вами психолого-психиатрическую экспертизу, — с какимто мальчишеским подвыванием заявил он ей однажды, радостно потирая руки. — Кончится ваш экстремальный экстермизм! Вам там сделают парочку укольчиков, и станете такой, как все!
Она знала, что он ненавидит ее с той минуты, как только понял, что сделать с ней то, что поначалу ему казалось пустяком, не удастся, пока он не сделает с собой несколько забавных, на ее взгляд, манипуляций. Вообще следственные мероприятия сводились у них к обмену многозначительными взглядами. Адвокат был рефери в этой безмолвной дуэли, делая, в основном замечания ей, когда она излишне выразительно хмыкала.
Привыкший к совершенно другому характеру следственных действий, следователь весь горел от нетерпения увидеть ее пустой бессмысленный взгляд. Ему хотелось как можно скорее увидеть, как из нормального человека, способного мыслить, действовать, что-то выдумывать и шутить, но главное, раздражать, — она превратится в вялую тряпичную куклу с отсутствующим взглядом. В деле было множество нестыковок. По сути, никакого «дела» не было, хранившиеся в сейфе тома скоросшивателей были наполнены распечатками заметок и комментариев ее блога. Что с ними делать, он и сам не знал, зато хорошо знал, что ему нужно делать с ней.
Тогда она решила, что если в ее жизни есть хоть какой-то смысл, то у него ничего не получится. Но твердые гарантии были только у нее, а у нее — лишь мистические домыслы и лихорадочные поиски выхода. Поэтому на всякий случай она навсегда простилась с дочерями, попросив у них прощения, что подвергает их таким мучениям.
О, с какой легкостью она тут же забыла обо всех своих терзаниях и раздумьях о смысле жизни, стоило ей вырваться из этого страшного заведения, где грязные усталые санитары куда-то под руки вели странные пустые оболочки, которые когда-то были людьми. Лишь поняв, что больше этим любителям современных мистерий с укольчиками больше не удастся затащить ее в психиатрическую лечебницу, она позволила себе вспомнить, как медицинская сестра, нисколько ее не стесняясь, очевидно, тоже считая себя кем-то вроде «доброй» мойры, подошла к ней, когда она ожидала прихода прокурорши, изображавшей врача. Время было перед обедом, и она подошла поинтересоваться, долго ли ей еще с укольчиками ожидать в процедурной, можно ли отлучиться покушать. Медсестра прижалась к ней мягким животом и доверительно поинтересовалась: «Чо, адвокат-то не придет уже?»
Все уже смотрели на нее, как на мертвую, решив, что смогут запросто сделать ее «такой, как все». Даже адвокат, когда ему перезвонила и спросила, придет ли он все-таки на эту самую «экспертизу», не смог скрыть своего удивления, что слышит ее голос.
Поскольку «комиссия экспертов» якобы не смогла установить степень ее вменяемости, она, следователь решил поместить ее на «стационарное обследование» через суд. Не предупредив адвоката, она ходатайствовала о вызове в суд экспертов, подписавших заключение. Дам, подписавшихся в качестве экспертов, она хорошо знает в лицо, однако вместо них экспертизу проводила работница районной прокуратуры, известная своими «служебными романами».
