— Да? И в чем же я права? — с нескрываемым раздражением спросила Урания. — Пока я ничего не сказала. Как только кого-то неприятно слушать, сразу вспоминают Уранию.
— Ну, ты же имела в виду, что мы поможем нашим балетным танцорам, выполним то, что они привыкли получать за достаточно хорошие деньги, — примиряющим тоном ответила Каллиопа. — А мы сделаем это бесплатно, в сложное для всех нас время. Затем, как это было не раз, вылезут какие-то их друзья, знакомые или поклонники и заявят, что ничего особенного мы не сделали, а просто сами решили подпиариться на чужом несчастье. Так ведь не раз уже было.
— Это даже при ме уже было! — подтвердила Эвтерпа. — Помните, как я уговорила Каллиопу помочь старому пианисту, обвиненному в педофилии? Все изменилось после ее статьи, зато у некоторых тут же хватило совести заявить, что они все сделали сами, а «Эта Огурцова объелась огурцов!» и типа мы лезем пиарить наши ресурсы на чужом несчастье! А когда все боялись слово сказать в разгар этой кампании, когда не знаешь точно, что там было… тогда все только умоляли помочь «хоть чем-нибудь».
— Если честно, и я что-то не припомню, чтобы хоть один человек оценил сделанное, не воспринимал как должное! — поддакнула Клио. — Чтобы кто-то хоть раз почеловечески за все поблагодарил лично. Такого не было ни разу, это точно. Как правило, после тут же начинали дистанцироваться, делать вид, что никогда не общались с «человеком, имеющим настолько скандальную славу». Вы же понимаете, о ком я. Спасибо, хоть в последующей травле не участвовали персонально.
— Так может, ну их всех? Нас даже не поблагодарят! — в сердцах сказала Урания. — Все у них там замечательно, Мельпомене ничего не угрожает. Уж могут и сами остальное про Мылина доказать. Только у нас что-то получиться доказать, все кидаются приписывать эти побед самим себе! Как говорят: «У победы много отцов, а поражение — сирота!»
— Постой, что-то изменилось! — воскликнула Каллиопа. — Во-первых, никто без нас ничего не докажет, и ты это прекрасно знаешь. Все только и ждут, чтобы мы бросили это дело. А без нас на все передачи положат с прибором, их слово ничего не значит. Но и конечное условие тоже поменялось!
— И каким образом? — ехидно поинтересовалась Урания.
— А таким, что раньше я всегда оставалась одна, пояснила Каллиопа. — И возле меня было в точности такое же окружение, как возле каждой младшей музы. Они словно держали меня в заточении, не давая никому ко мне приблизиться! Мне было с ними даже хорошо, но лишь до тех пор, пока я не понимала, что я их устраиваю такой — обиженной на всех, изолированной. Но я не измотанные физическими нагрузками и душевными потрясениями после каждого спектакля младшие музы, долго держать меня при себе никому не удавалось. Я хорошо понимала, что как-то усиливаю этих людей, являюсь оправданием их жизни. При этом каждый из них был заинтересован в том, чтобы я зависела от их круга.
— Ой, со мной всегда так было раньше, — перебила ее Эвтерпа. — Ну, когда я в девушках была. Мне до моего баритона такие молодые люди попадались, что сразу начинали доказывать, как мне каблуки не идут, как их друзья не понимают, что они во мне нашли… Ну, что я никому не нравлюсь… — И что? — поинтересовалась Клио.
— Ничего, снижали мою самооценку, стремление к самосовершенствованию, — пробормотала Эвтерпа. — Иногда даже зубы чистить не хотелось от таких «ухаживаний»!
— Еще раз перебьешь — хребет перебью! — пообещала ей Каллиопа. — И зубы выбью, если найду способ сделать это через скайп.
— Я больше не буду! — пропищала Эвтерпа.
— Будешь! — оборвала ее Урания. — Ты всегда всех перебиваешь. И если Каллиопа не освоит эту сверхзадачу по скайпу, то мне до тебя — полтора часа на машине, учти.
— И чо? Все бросишь, поедешь ей зубы выбивать? — растерялась Эвтерпа.
— Если вы немедленно не заткнетесь, я сейчас совершу что-нибудь… экстремистское… экстремистическое… найду экстремум и раздолбаю… Не забывайте, что мои сверхспособности причинять невыносимые страдания словом, признаны уголовным судом Российской Федерации!
— Мы уже в курсе, что ты можешь одним словом «Бум-с» устроить терракт. Поэтому тебе карточку заблокировали! — расхохоталась Урания.
— Так, а в чем произошли изменения? — поинтересовалась Клио.
— Хотела сказать, а после этого вот… возьму и не скажу! — проворчала Каллиопа. — Ладно, все равно скажу. Впервые, девочки, что-то сильно поменялась. Когда на меня наезжают, я знаю, что мне на бреющем полете надо дотянуть до аэродрома, дождаться, пока в скайпе загорят ваши зеленые огоньки. Сразу становится легче. Они бы меня уже раскатали под орех, им это вполне удавалось несколько раз.
— Но ведь все, что ты написала — сбывается! — упрямо твердила Клио.
— А мне-то что? — пожала плечами Каллиопа. — Какое мне дело до тех, о ком сбывается сказанное? Я, как и вы, ничего не могу сказать о себе. Но… главное изменение в том, что мы здесь приобретаем особое влияние, мы долго работали, писали, и действительность все больше походит на прозаическую ткань романа. Поэтому наша общая задача — как-то всем вместе дотянуть до счастливого конца. К нашему сожалению, этот счастливый конец должен произойти сам по себе, будто и без нашего участия вовсе. Мы его должны сочинить! Ни в одном романе, простите, герои не выходят с поклоном и проявлением признательности: «Спасибо нашему дорогому автору за наш счастливый конец!» Некоторые вообще остаются в претензии за все, что им пришлось пережить на страницах романа. Может быть, считают даже, что его автор объелся огурцов…
— Что вы вообще творите? — с порога палаты по-русски заорала на Мылина странная женщина.
По ее тону, он понял, что ворвалась к нему его адвокат Алла Давыдовна. Но свет сквозь повязку, в которой он проковырял для себя небольшую полоску без ваты, падал так, что казалось, будто возле порога судорожно машет крыльями большая черная птица с хорошенькой женской головкой.
— Вы с ума сошли? — мне сейчас приходится опровергать все, что вы наговорили на пресс- конференции! Полюбуйтесь! Ко мне напрямую лезут теперь с вопросами настаивает на необходимости содержания под стражей Александра Игнатенко! Мол, его поручители уверены, что он не собирается скрываться от следствия.
— А кто со мной обсуждал такие повороты дела? — зло поинтересовался Мылин у распушившей перья женщины-птицы. — Мне вообще не надо, чтобы Игнатенко говорил! Не стану объяснять, но мне это абсолютно не надо было! Договаривались, что грохнут Николая, а вместо этого вдруг берут Игнатенко! Кому нужен этот Игнатенко с его дешевыми профсоюзными петициями? Они еще намекали, что надо как-то помочь ударить по высоким покровителям Николая в правительстве! Донамекались! Мало того, что унизили мое человеческое достоинство, плеснув мочой, так еще и этого букашку Игнатенко выставили!
— Вы мне на нервы не действуйте, — почти ласково произнесла женщина-птица. — А то ведь я не посмотрю, что вы весь пострадавший. Мы честно пробовали сделать все, как договаривались сразу же после передачи у известной тележурналистки, где балерина Владимирская заявившая, что в театре работает система эскорт-услуг, поставлявшая молодых балерин олигархам для удовлетворения их похоти. А ваш дружок там Николай заявил, что против него развернута настоящая травля, а что травмы имеют весьма сомнительный характер… Но так получилось, что его дома не оказалось. Кто-то его тогда предупредил. Не понимаю, как это могло получиться…
— Так вы это скоро сделаете? Сколько можно ждать? — в отчаянии выдохнул Мылин.
— Боюсь, мы упустили время, — честно сказала Алла Давыдовна. — Нам буквально не хватило тех самых четырех дней, которые вы решили дополнительно провести в загородном отеле после Нового года. Николай уже не в нашей власти, придется довольствоваться Игнатенко. Я уже сделала заявление, что в целях расследованиях этого дела такая мера в отношении него необходима. Пока не приложены к делу часть документов медицинской и химической экспертиз, показания некоторых свидетелей. Как вы сами понимаете, сейчас никому не надо, чтобы он рассказывал о мерах воздействия на него, которые применялись при задержании, чтобы он публично на камеру признал свою вину… Да и незачем, чтобы он на каждом углу болтал о разного рода финансовых нестыковках в вашей деятельности. А пока сидит и лепит это под протокол — все зачитывается ему в мотив совершенного уголовного преступления.
— И мне пришлось заявить, будто я на первом допросе сказал, что подозреваю его! — на тон ниже заметил Мылин.
