непонимающих, чтобы дать им начальную школу. А на самом деле Бог всегда был такой и до него тысячу лет. Просто жадные до власти фарисеи настрочили свой Талмуд, от которого мучаются другие евреи. Вот и все. А если вы, большевики, считаете, что Бога нет вообще, то Бог вам судья, – и он мудро улыбнулся.
Антон жил новой, счастливой для него жизнью. Казалось, они с Ксюшей каким-то волшебным образом перескочили длительный период пустоты и вернулись к изначальному состоянию любви. Ксюша занялась устройством нового жилья и была счастлива раствориться в этой деятельной атмосфере приятных забот. Ее совсем не смущало голодное и трудное время. Ощущение полета заслоняло все остальные трудности. Помимо этого, Лиза пошла в школу, и это стало отнимать большую часть времени.
Ксюша каждый вечер ждала Антона, а тот, несмотря на угрызения совести, частенько откладывал неотложные дела назавтра, чтобы поскорее увидеться с ней. Если выдавался свободный выходной, Антон вывозил семью на бричке в окрестности Окоянова. За время работы в ЧК он хорошо изучил округу и знал самые красивые уголки этого края. Начиналось бабье лето, и природа словно открывала свои объятья для любящих душ. Ласковое синее небо пестрило птичьими свадьбами, ивы опустили в пруды желтеющие косы, теплый воздух был недвижен и далеко разносил каждый живой звук. Они пекли картошку в золе, собирали грибы и орехи, играли в догонялки и так далеко улетали от суровой реальности этой жизни, что казалось, еще чуть-чуть, и будет достигнуто блаженство.
Отношения с Ольгой прервались. Она продолжала работать на прежнем месте. Иногда он ловил ее тоскливый, полный боли взгляд, но на этом все и кончалось. Девушка не делала никаких попыток восстановления связи.
Антон постарался загладить свою вину перед родителями, тем более что их попытка перевезти Ольгу к себе домой успехом не увенчалась. Она наотрез отказалась это сделать. Еще до переезда Ксюши в Окоянов старики собрались с духом и пошли в дом Веруньки, уговаривать Ольгу перебраться к ним.
Как рассказал отец, они встретили там совсем не тот прием, на какой рассчитывали. Поначалу все шло хорошо. Анна Николаевна сердечно обняла девушку, и та заплакала у нее на плече. Мать Антона говорила ей, что они хотят ее забрать, что жить теперь она будет с ними и, даст Бог, все уладится. Константин Владимирович стоял рядом, гладил ее по голове, поддакивал жене и даже сам тайком пустил слезу. Однако, выслушав их, Ольга отстранилась, села на кровать, опустила голову и, глядя в пол, заговорила:
– Спасибо вам огромное за заботу. Только нельзя так поступать. Ну что я вам за невестка без мужа? Трудно и помыслить о таком. Не пойду я к вам, не уговаривайте. Стыдно и нехорошо получится. Лучше к себе в деревню уеду. Если вы Антошу от разлучницы отобьете – тогда другое дело. А так не пойду.
Старики услышали такую твердую и резкую требовательность в последней ее фразе, что невольно вздрогнули. Тем не менее Анна Николаевна все-таки спросила:
– Как же ты ребеночка растить будешь в такое время одна-то?
– Сама разберусь. Не сирота. Не надо меня жалеть. И ребеночка жалеть не надо.
Когда обескураженные Седовы вышли на улицу, Константин Владимирович покрутил головой и сказал:
– Однако! Знаешь мать, девчушка совсем не так проста, как мы с тобой полагали. Заноза!
– Я, кажется, понимаю, почему Антон с ней не сошелся. Внутри у нее – зло. Он это сердцем почувствовал. Видишь, что задумала – нас ребенком шантажировать. Чтобы Антона ей привели. Только вот опыта ей не хватило злобность свою спрятать. А то ведь и приобщила бы нас к своим планам. Давай-ка мы с тобой не будем торопиться. Ходить я к ней теперь часто стану. Надо хоть продуктами помогать. Да и присмотрюсь заодно. Дальше жизнь сама покажет.
– Согласен, мать. Характер у девушки своенравный. Хотя ведь – беззащитна. Может быть, мы чего-то не так сказали. Не с того боку зашли? Завалились без предупреждения: вот, милость тебе принесли. Собирайся к нам на иждивение. А они, молодые-то, – гордяки. Их понимать следует. Видно, все-таки мы ошибку дали. Надо ее исправлять. Ты вот что сделай: с хозяйкой ее поговори. Вы ведь чуть-чуть знакомы? Как да что. Наверное, многое ясно станет.
Самым трудным делом оказалось подсунуть полученный у Фелицаты крохотный узелок с каким-то порошком в супружескую постель Седовых.
Верунька, задорная и лихая подруга, вызвалась это осуществить. Она выяснила, что по пятницам жена Антона вместе со стариком с утра идут на толкучку и отсутствуют больше часа. Дома остается одна дочка.
В ближайшую пятницу Верунька постучала в дверь и, когда Лиза открыла, спросила, выставляя перед собой небольшой крестьянский мешок:
– Творожку деревенского не покупаете? А где взрослые-то сидят? – и не дожидаясь ответа, проскользнула мимо девочки в дом.
– У нас нет никого, мне не велели посторонних пускать, – почти плача говорила Лиза, следуя за незваной гостьей. А та, будто не слыша, шла по комнатам, оглядывая их и прикидывая, в которой может быть спальня молодых.
– Ух, сколько места у вас. Тут большая комната, а тут поменьше, спальня наверное. А вот тебе гостинчик, развяжи мешок, в нем орешки есть, возьми себе орешков, – трещала она, садясь на супружескую кровать Седовых, – а я посижу минутку, ножки у меня притомились, да уж и пойду.
Пока Лиза развязывала мешок и доставала пригоршню лесных орехов, Верунька засунула поглубже между двух тюфяков Фелицатин узелок и быстро ретировалась, оставив девочку в испуганном недоумении.
Лиза рассказала о странном визите родителям, но те, привыкшие к тому, что сейчас по домам стучится много попрошаек и всякой торгующей чем попало публики, не обратили на это особого внимания, лишь предупредив ее, чтобы в следующий раз разговаривала через цепочку и в дом посторонних не пускала.
25
Надо было что-то делать. Самошкин видел, что местное население упорно не желает принимать революцию к сердцу. Агитационные мероприятия парткома посещались плохо. Появившаяся комсомольская организация была совсем маленькой и замкнулась сама в себе. Зато получили популярность проповеди попа Лаврентия, который, по слухам, чем дальше, тем больше поднимал в них голос против Советской власти. Самошкин, будучи неверующим коммунистом, не мог самолично посещать проповеди, чтобы убедиться в их контрреволюционной сущности. Да и Лаврентий в его присутствии, поди, не стал бы сильно надрываться. Поэтому секретарь парткома вызвал к себе Антона Седова и потребовал, чтобы тот через свои возможности расследовал деятельность священника и доложил ему полную картину. Самошкин, конечно, знал о дружбе старика Седова с Лаврентием, но это его мало смущало. Долг есть долг. Пусть только Седов посмеет его не выполнить.
О своей озабоченности Семен сказал и Булаю. Но тот, хохотнув громким баритоном, ответил, что, как учит Ленин, идейного противника надо побеждать идейно. А если его убивать физически, то его идеи встанут из гроба еще сильнее.
– Вот ты иди в храм и вступи с Лаврентием в диспут. А так как правда на твоей стороне, то, глядишь, и останется попище без своих овец, – заявил Булай, и Семену послышалась издевка в его словах. Уж кто-кто, а Булай-то хорошо знал, что полуграмотный Самошкин не ровня священнику в духовных спорах.
Седов с разработкой попа явно тянул, и Самошкин стал терять терпение. Бессвязные рассказы Зинаиды о проповедях Лаврентия ему мало что давали. Нужно было солидное подтверждение враждебной деятельности священника.
Дело кончилось тем, что Самошкин созвал бюро уездного комитета и прямо поставил вопрос перед его членами. Заседание протоколировалось, и Семен считал, что таким образом задокументирует неправильную позицию своих товарищей по партии и даст ей ход.
Но лучше бы ничего не протоколировали. После обличительного выступления Самошкина слово неожиданно взял «начальник водокачки», пожилой слесарь Степан Кузин. Он когда-то, еще до переворота, прятал на своей водокачке добытые в Арзамасе революционные брошюрки, распространял их среди своих приятелей, а с приходом советской власти был избран в бюро:
– Что-то я, Сема, тебя не пойму. Какую такую ты цель своим выступлением преследуешь. Чего ты добиваешься. Вроде бы надо так тебя понимать, что священник Лаврентий в Окоянове окончательно распоясался, а Седов с Булаем ему укороту давать не хотят. Так, что ли? Если так, то вот какое мнение я
