этого не случится, то начнется новая гражданская война. Поэтому в тайной надежде на разум Совнаркома он нес сейчас отсебятину. Попросту говоря, врал крестьянам о грядущих облегчениях. Впрочем, терять ему было нечего. Если не отменят – будет уже не до оправданий.
– Нет, мужики. Не обману. Война кончается, военные законы отменяются. Будет новая, светлая жизнь. Надо вам в поле идти, хлеб растить, по-людски жить.
А чтобы все это начать, будем выбирать нового председателя комбеда. Чтоб и голова у него была сверху, и руки с боков. Вот, предлагаю Филея…
Когда сход стал расползаться по домам, Алексей с Булкиным вернулись в избу Филея. Снова выпили медовухи и закусили молодой картошкой. Потом Алексей сказал новому председателю комбеда.
– Я смотрю, Филей, пришлые люди у вас мелькают. Из беляков, что ли?
– Из них, конечно. Родня всякая наших местных. Как откажешь? Вот и трутся у нас.
– Мы, пожалуй, затемно в уезд возвращаться не будем. Как бы родня твоя с нами не пошутила по дороге. Заночуем в селе. Только у тебя ложиться ни к чему. Дети вон малые. Мы с Константином к деду Паньке пойдем. Он бобыль, да и места у него поболе. Так что спасибо тебе за хлеб, за соль. Прощевай пока.
Подходя к дому деда Алексей сказал Булкину:
– Вот что, Константин. Гостей нам не миновать. Давай оборону займем. Ты дуй в пристройку, на сеновал. Бери под наблюдение вход. Через пристройку в дом проникнуть можно. Да не усни, смотри. А я, грешный, за печкой оборону займу, в самой избе. Глядишь, фейерверк по поводу общего собрания устроим. Патронов у тебя сколько?
– Дюжина, Алексей Гаврилович.
– Ну, даст Бог, хватит. Чай не дивизия тут расположилась.
Дед Панька встретил их радушно, благодарил за то, что сняли с начальников и предлагал медовухи. Но уставший за день Алексей велел ему идти ночевать в омшаник. Дед кряхтя вышел из дому, закрыл снаружи ставни двух небольших окошек и побрел к омшанику – теплой землянке, где зимой хранятся ульи. Алексей же бросил на пол за печку тулупчик и, не раздеваясь, рухнул в ласковый мех. Он велел себе спать в полглаза и тут же заснул крепким молодым сном.
Однако долго отдыхать не пришлось. Часа через два, когда на селе стихли все звуки, в дверь негромко постучали. Алексей мгновенно пришел в себя, достал револьвер и встал у стены рядом с дверью:
– Кто там?
– Лешка, отворяй, это я, Катерина. Говорить надо.
Алексей приоткрыл дверь и увидел в свете луны свою старую знакомую молочницу Катерину, которая каждое воскресенье торговала на окояновской толкучке коровьим маслом. Катерина проскользнула в избу, таща за руку молодую, черноглазую и черноволосую мордовку. Наметанным взглядом Булай даже в темноте определил, что она очень красива.
– Вот, к тебе с делом пришли, – сказала она, доставая из кармана жакетки бутылку с перегоном и зажигая принесенную с собой парафиновую свечу.
– Что за дела у тебя в такую рань, – недовольным голосом произнес Булай, – что надумала-то?
Катерина развернула на столе тряпку, достала из нее кусок козьего сыру, сняла с полки тяжелые глиняные кружки и разлила перегон на троих.
– Сначала выпьем давай, потом говорить будем.
Алексей отхлебнул глоток вонючего перегона, отщипнул сыру и стал молча жевать, уставившись на Катерину. Женщина, видимо, вознамерилась сказать что-то важное. Опорожнив свою кружку, она тоже сидела молча, не то ожидая, когда подействует алкоголь, не то не решаясь начать разговор. Наконец она хлопнула ладонью по столу и сказала:
– Ты начальник, Алешка. Помогай, давай. Дочка Тонька уже третий год замужем, а детей нету. С мужем спит каждый ночь, а толку не получается. Видать огурецу него не так вырос. Выручай, давай, Лешка. Тоньку вот привела, муж не знает. К тебе привела. К кому же еще. На деревне никому не дашь. Сразу узнают, дразнить будут, муж башку оторвет.
Алексей слушал, пораженный словами Катерины. Такого он никак не ожидал. Потом начал хохотать.
– Ай да Катерина, ай да баба! Начальство решила на племя приспособить. Ну, не ждал, не гадал, что такой почет мне выйдет…
– Что смеешься, паразит? – обиделась Катерина. – Весь уезд про тебя знает, жеребец стоялый. Сколько баб обрюхатил, а мою Тоньку не хочешь? Ну-ка встань, – дернула она дочку за руку, – смотри, Лешка, какая девка у меня созрела, – и подняла подол ее сарафана. При свете свечи Алексей замер от восторга. Перед ним стояла юная женщина, с крохотной грудью, тонкой, но сильной талией, переходящей в развитые бедра, с плоским животом и едва поросшим волосами маленьким лобком.
– Да… ты… что, – заговорил он чужим голосом…
– Дочка, ложись на тулуп, – приказала Катерина и подтолкнула ее к Алексееву лежбищу. Та покорно легла на спину, испуганно глядя на Булая. А его уже била дрожь.
– Ну ты, ты того, уйди куда-нибудь, – запинаясь, говорил он Катерине, с трудом сдерживая желание лечь рядом с этой красавицей.
– Ладно, ладно, я вот на печке спать буду, – потеплевшим голосом сказала Катерина и погасила свечу.
Оглушенный приливом желания, Булай сразу вошел в женщину и стал любить ее, теряя разум. Он лишь слышал, что ее громкое дыхание стало переходить в тихий, непрерывный горловой звук. Потом он почувствовал, что тонкие руки и ноги охватили его крепким кольцом и она повела движения, все ускоряя и ускоряя их… Когда они разрешились совместным, надсадным стоном, Алексей приник к ее потному плечу, ощущая счастливую опустошенность.
– Сейчас только спать, – подумал он блаженно, и голова его закружилась, погружаясь в забытье.
Но голос Катерины проник в сознание:
– Дочка, иди на полати. Насмотрелась я на вас, нету сил терпеть. Давай, Лешка, теперь моя очередь.
Она легла рядом, прижав к его лицу крепкую большую грудь, приникнув к нему всем телом.
– Дай хоть передохну чуток, – вырвалось у Алексея.
– Днем отдыхать будешь, давай, люби меня, – последовал ответ, и он почувствовал, как ее сильные руки требовательно заставляют его начинать любовную работу.
Алексей вспомнил, что всегда обращал внимание на эту крепкую, жизнерадостную мордовку, у которой муж погиб на германской. Удивительное дело – невысокого роста, широкобедрая и полногрудая, она выглядела хорошо сложенной и привлекательной, моложавой женщиной. Да и годков ей было не более сорока.
А Катерина уже горячо целовала его грудь, гладила мужское место и движением бедер звала его присоединиться к ней. Он почувствовал новый прилив энергии и она приняла с таким жаром, с таким любовным усилием, что его тело снова заработало как отлаженная машина, независимо от сознания, добывая из своих недр еще более острое наслаждение. А Катерина, забыв про дочь, билась в любовной лихорадке и ничего вокруг не существовало для нее в этот момент. В самой высшей точке она схватила Алексея за голову и так припала к его губам, что он потерял дыхание. Наконец она ослабила объятия и остановилась.
– Теперь спать, – подумал Булай, едва контролируя сознание. Но раздался осторожный стук в дверь. Темнота голосом Булкина спросила:
– Алексей Гаврилович, вы не слышали, там вроде бы кто-то возился снаружи.
С трудом помотав головой, Булай сел и подумал:
– Так, доигрался. Прозевал, субчиков, – он подтянул ремень на галифе, собрал силы и бросился к выходной двери. Снял с крючка, толкнул – дверь была приперта снаружи.
– Попались. Сейчас нас будут жарить.
И как бы в подтверждение его слов потянуло дымком. Снаружи запалили солому. Алексей открыл дверь в пристройку, крикнул на сеновал:
– Константин, ты как?
