– Гляди на осину. Глухарь. Открывай окно, пали. Мотор глушить не буду – улетит.
Данила выглянул в окно. Совсем недалеко в рассветной мгле красовался глухарь, устроившийся на вершине дерева. Дрожащими от волнения руками Булай зарядил ружье «тройкой», отодвинул стекло, выставил ружье, наспех прицелился и нажал на спуск. Ухнул выстрел. С верхушки осины посыпались листья, а глухарь не спеша снялся с ветки и полетел прочь.
– Ты чо, Всеволодыч? Не пил вчера вроде. В таких не мажут, – довольно нетактично прокрякал сиплым голосом Александр Иванович.
– И правда, не пойму в чем дело. Уж проще некуда, – смущенно ответил Булай.
Тронулись дальше. Вскоре лес стал редеть. Остановили машину у дороги и пошли пешком к пруду. Над вершинами зари поднялось малиновое сентябрьское светило, и лес сразу наполнился голосами птиц. Прокравшись к воде, охотники поняли, что утка слетела. А может, ее и не было.
– Поехали на Волчков. Может, там чо найдем, – сказал егерь.
Пересекли на УАЗике часть леса, выехали на опушку и двинулись пешком в поля, к Волчкову пруду. Вскоре вошли в одичавшие, заросшие крапивой сады.
Булай сказал приятелям, что нагонит их, а сам остановился и огляделся вокруг. Стайки обломанного вишенника, кусты выродившейся смородины, чуть заметные следы ям на месте построек да заросли крапивы – все, что осталось от окояновского поселка. Он нашел место, где стоял дом его деда, присел на трухлявый пень и закрыл глаза…
Яркий летний день дрожит в мареве горячего воздуха. Мама ведет его за руку на опушку леса собирать ягоды. Она заполняет собою полнеба и кажется божественно красивой. Вдоль дороги стоят деревянные дома с резными наличниками. Какая-то женщина говорит с крыльца что-то веселое маме. Та отвечает певучим, счастливым голосом. Напротив домов к небу поднимаются могучие ивы. Несколько женщин сидят в тени одной из них, занимаются рукодельем и, кажется, поют. Ощущение блаженства.
Окояновский поселок появился здесь в двадцатом году. Дюжина семей, в основном родственники, под руководством его деда переселились сюда, убегая от голода. Сначала это была коммуна, затем она превратилась в колхоз «Ясная Поляна», и худо-бедно окояновцы прожили в нем до начала пятидесятых.
Отсюда его отец пятнадцатилетним парнишкой ушел в большую жизнь, сюда демобилизованным офицером привез после войны молодую жену. Здесь Данила появился на свет.
В начале пятидесятых, когда началось послевоенное восстановление страны, бывшие горожане, имевшие городские профессии, снова потянулись в Окоянов.
Поселок «Ясная Поляна» исчез с лица земли. Но семья Булаев часто наведывалась сюда посидеть часок-другой на опушке леса, посмотреть на заброшенные сады и вспомнить то былое и дорогое, что всегда связывает нас с прошлым.
Послышалось негромкое тарахтенье, и Данила увидел, как из-за орешника по грязной дороге выбирается колесный тракторишка. В застекленной кабине сидел молодой мужик в замасленном комбинезоне, а рядом притулилась молоденькая беременная женщина, видно, жена. Они проехали мимо, не обращая внимания на охотника, перебрасываясь короткими фразами и улыбаясь друг другу. Тракторишка свернул в заросшее сурепкой и овсюгом поле. Опять стало тихо.
За ивами, недалеко от этого места когда-то стоял крытый соломой конный двор. Детская память Данилы хорошо зафиксировала эти картины, и он сейчас легко воспроизводил их в своем воображении. Так же, как и разговоры взрослых, которые велись в присутствии несмышленыша. Теперь, повидав многое, он связывал те запомнившиеся обрывки в одну нить и видел перед собой происходящее.
Ветерок доносит от конного двора запах сена, навоза и лошадиного пота. В сеннике мелькает фигура Петра Сивого, единственного допризывника, оставшегося в поселке в 1943 году. Остальных ребятишек его возраста забрали в ФЗУ. Петр уже перешагнул за семнадцать лет и в ожидании призыва помогал конюху на конном дворе. Сейчас конюх, старик Коробков, пошел по обыкновению домой прикорнуть часок после обеда, а Петр ворошил свежее, непросохшее сено.
Тихо скрипнули ворота, и со стороны лугов, где работали на сенокосе колхозницы, во двор скользнула Дарья Хлудова, двадцатилетняя молодуха, два года назад проводившая мужа на фронт, так и не успев забеременеть от него. Дарья прислонилась к косяку и неотрывно смотрела на обнаженную спину Петра. Ноги сами принесли ее сюда, вопреки стыду и страху людской молвы. Молодая кровь жаждала плотской любви, и не было у нее сил остановить себя. Тело женщины налилось страстной свинцовой тяжестью, она подошла к парню сзади, обняла за плечи и крепко прижалась к нему. Петр замер, сразу поняв, кто это. Уже давно их взгляды пересекались при встречах, и искрило от этих пересечений в его сердце. Но он еще не изведал женской близости и напрягся, не зная, как поступить.
Дарья припала щекой к его спине, гладила рукой мускулистую грудь и поджарый живот. Затем рука ее скользнула ниже. Она расстегнула ремень, сильным движением повернула парня к себе, сдернула с него хлопчатные брючишки, повалила на сено и села сверху. Животный стон вырвался через ее стиснутые зубы. Два года бессонных ночей, пролитых слез и подавленных желаний слились в этом глухом звуке.
Тело Петра билось в сладкой конвульсии. Он забыл о том, как гнал от себя мысли о Дарье, о том, что она жена его двоюродного брата, и теперь поселок закипит разговорами о них.
Утолив первый позыв плоти, Дарья легла рядом с Петром и целовала его лицо, его желто-соломенные волосы, прижималась к нему крепкой грудью в ненасытном желании получать мужское тепло…
Данила посмотрел вслед удалявшемуся тракторишке со счастливой семейной парой и улыбнулся. На другом конце времени исчезал конный двор под июльским небом и устало идущая в поле Дарья. Она еще не знала, что понесла первенца, и что Петр уйдет на фронт, так и не увидев своего ребенка. А через полгода умрет в госпитале, иссеченный осколками на берегу Вислы. Потом возвратится невредимым с войны ее Костя-танкист. И, увидев держащегося за мамкин подол однолетка, молча поставит в угол рюкзак и уйдет в город. Месяц спустя Костя вернется домой, черный от водочного угара, сядет на лавку, возьмет мальчика на колени и скажет ей коротко:
– Иди ко мне. Обними со встречей.
И начнется долгая и трудная жизнь, и у них родятся еще двое пацанов – отчаянное послевоенное поколение.
Данила проводил взглядом исчезавшую в полях фигурку Дарьи, еще раз оглядел родную поляну и пошел догонять охотников.
В молчании прошли по заросшей сорняком пашне километра полтора. Небо посерело, начал крапать редкий дождичек. Показались заросли орешника, в которых прятался Волчков пруд. Александр Иванович велел охотникам занять позицию, а сам с собаками пошел в обход пруда, чтобы выгнать уток на засаду. Минут через пятнадцать раздался звонкий лай Зайки и Майки, и на охотников, со свистом рассекая воздух крыльями пошло штук шесть крякв. Раздалась стрельба. Выпустив по два патрона, приятели снова промахнулись. Вскоре подошел Александр Иванович.
– Вы чо, елки-палки, первый раз пукалки в руки взяли? – спросил он сиплым и злым голосом. – Я чо, зря тут с вами по болотам ломаюсь? Счас сядем в авто и поедем домой, на хрен.
– Саш, не сердись, – подал голос Данила. – Я уж давно не стрелял, рука сбилась. А Николай вчера у Натальи самогон специальный пил, для выведения насекомых. У него круги вместо уток в глазах летают.
– Ну, мне вас на помочах водить тоже не с руки. Эдак я и сам без охоты останусь. Вон Галина из Нижнего приехала. Я из-за вас ее и уточкой не побалую. Все. Последняя попытка. Едем на Троицкий поселок. Если и там промахнетесь, оттранспортирую к хренам домой и точка. А завтра один пойду.
Через час выгрузились из «буханки» в липовом парке уже несуществующего Троицкого поселка и пошли цепью на поблескивающий в дальней лощине прудок. Собаки, умницы, крались тихо, не опережая людей. Погода была в самый раз для охоты. Редкий дождичек глушил звуки и заставлял утку сидеть на воде. По окрестностям разливалась тягучая тишина, от которой посвистывало в ушах. Шагов за тридцать до пруда охотники услышали покрякивание селезня. Пошли медленно, затаив дыхание. Однако покрякивание перешло в тревожное кряканье, раздалось хлопанье крыльев, и над прудом в панической спешке поднялось десятка полтора уток. Началась пальба.
Приложившись к ружью, Александр Иванович одним глазом посмотрел, как его друзья второпях садят в белый свет как в копеечку, выцелил селезня, уже уходившего за орешник, и снял его из левого ствола.
