– Очень тогда меня наши споры задели. Вот, хочу и дальше с Вами разговаривать. Благо, что здесь никто не помешает.
– А что мои товарищи скажут по зоне? У нас ведь каждый вызов к начальству особо отмечается.
– Ну, уж Вас-то подозревать ни в чем не будут. Мы ведь не прячемся.
– У нас всякие есть. Есть и злые люди. Им лишь бы придраться.
– Я что-нибудь придумаю. Например, переведу Вас в административном бараке убираться. Вот и получится все.
Так он и сделал. После того, как священник стал приходить в барак с метлой и совком, их беседы стали регулярными.
– Павел Николаевич, мы обо все уже, кажется, переговорили, но ясности у меня не прибавилось. Я знаю, среди заключенных вести с воли быстрее газет распространяются, поэтому вы в курсе происходящего. Мне интересно знать Ваши оценки.
– Не думаю, что знаю все, Виктор Николаевич. Скорее, наоборот, среди заключенных ходит много сплетен и домыслов. Но, я, конечно, в курсе террора, который происходит в стране.
– Вы называете чистки террором?
– Это власть называет террор чистками, а на самом деле это террор и больше ничего.
– Террор, это когда людей запугивают с помощью репрессий, так ведь? Но зачем советской власти устрашать массы?
– Виктор Николаевич, Вам не кажется, что мы с Вами сошли с ума? Вы спрашиваете меня о терроре в первом в мире государстве рабочих и крестьян. Почему в этом государстве, которое должно быть добрым, главенствует зло? Хотите, назовите его чистками, хотите еще как нибудь.
– Наверное, государство очищается от своих врагов.
– Не многовато ли у него врагов? Считайте, сотни тысяч людей в лагеря и под расстрел пошли. Вы сейчас скажете, что у новой власти действительно много врагов. А я Вам вот что отвечу, как священник: новая власть от крови сошла с ума. Ей давно уже не надо столько жертв, чтобы доказать свое преимущество. Но ей овладели бесы, и она не может остановиться. Мне кажется, если Господь не нашлет на нас внешнего врага, эта власть пожрет сама себя. Когда я по ночам молюсь и прошу Господа о милости к нашей стране, мне являются смутные картины каких-то страшных сражений. Наверное, ко мне снисходит ответ на мой вопрос: нам нужна война с иностранным врагом для того, чтобы опомниться от братоубийства и обратиться на защиту своей земли. И я знаю, что Господь нашлет на нас войну. Без этого мы не выживем и не очистимся.
Колосков встретил Волю радушно. Он уже знал о самоубийстве Погребинского, но это не смутило его. Владимир Дмитриевич не был перестраховщиком и всегда действовал напористо и открыто. Эти качества и позволили ему вырасти до партийного руководителя районного звена, хотя неумение льстить и угождать начальству большого роста ему не обещали. К сорока годам Колосков стал вторым секретарем маленького заштатного райкома, что по тем временам было не так уж и много. Хотя в огромной горьковской области таких отсталых и непривлекательных районов было полно. Из семидесяти районов, может быть половина была похожа на гагинский. Район был крестьянским, слаборазвитым. Промышленных предприятий никаких, дороги скверные, население малограмотное. Русские села перемежались с мордовскими. До ближайших более-менее крупных центров, что до Окоянова, что до Сергача надо ехать почти тридцать километров. Само Гагино являло собой большое, затерявшееся в перелесках село, в котором жили и трудились около тысячи землепашцев, смешавших в себе русскую и мордовскую кровь. В центре Гагина стояло несколько административных зданий и средняя школа. По соседству, в лесу над Пьяной пряталось поместье известного героя наполеоновской войны генерала Жомини, превращенное в дом беспризорника, а еще чуть дальше, в Ветошкине, красовался замок известного русского масона Пашкова, в котором теперь действовал сельскохозяйственный техникум. Замок был исполнен в масонском стиле и любой, хотя бы чуть-чуть знающий это дело человек, безошибочно угадал бы в нем логово масонов. Владимир Дмитриевич в подобных делах не разбирался, но понимал, что судя по размаху ахитектуры и количеству масонской символики, это было какое-то масонское гнездо. Особенно его впечатляли мраморные статуи каких-то таинственных старцев, о которых ничего не было известно. Двенадцать этих скульптур возвышались вдоль фасада дворца, производя весьма неприятное впечатление своим зловещим видом. Впрочем, если царская власть навечно выслала Пашкова за его масонство из пределов империи, то большевики относились к этой братии на удивление спокойно и ничего не трогали. Так и стоял сельхозтехникум посреди соснового парка на высоком холме как декорация к какой-то фантастической сказке о плохих людях.
Вот и вся епархия, но Владимир Дмитриевич большего не хотел и выше не рвался, тем более, что чем выше, тем опаснее. Головы «на верху» летели как листья на ветру.
Когда Воля появилась у него в кабинете, он оценил ситуацию и предложил временно поработать в библиотеке ветошкинского техникума. А с началом нового учебного года обещал зачислить ее в студенты. Он привез девушку в Ветошкино на служебной автомашине, представил директору как дочь своих друзей и договорился о ее пребывании здесь. Затем обещал регулярно наведываться и исчез.
Волю поселили в общежитие в одной комнате с тремя сверстницами, которые завершали первый год обучения. Все были из больших сел, где имелись средние школы. Говорили окая и акая одновременно. Нижегородский говор необыкновенным образом совместил в себе обе этих особенности. Правда, в городе Воле приходилось редко слышать настоящую деревенскую речь, зато здесь ее было в достатке. В техникуме учились ребята, которые приехали за знаниями из деревни и собирались в нее же вернуться, не думая стать городскими. В первый день заселения Воли в общежитие, новые подруги немного стеснялись, и было видно, что они приучены держаться скромно. В них таилась какая-то простая, но очень милая природная стеснительность. Девушки с дружескими улыбками познакомились с Волей, украдкой поглядывая на ее одежду и короткую прическу. Воля почувствовала, что они не видят в ней своего человека и не знают, как с ней обходиться, поэтому взяла инициативу в свои руки.
– Вот приехала к Вам из Нижнего. Так получилось. Сейчас пока в библиотеке поработаю, а с осени учиться буду. Меня зовут Воля Хлунова.
Одна из девушек, видимо, побойчее других, спросила:
– Воля, это по-каковски? Вроде нет у нас таких имен.
– Это меня мама так назвала. Воля означает свобода.
– Вон как. А я сразу не сообразила. Ты агрономом хочешь стать?
– Так получилось. Жизнь заставила.
– Так ведь в деревне жить придется. Там, небось, не сладко.
– Я комсомолка, трудностей не боюсь. Сейчас многие в деревню едут.
– А хочешь с нами картошкой угоститься? А то до ужина долго еще.
– Картошкой?
– Ну да. Мы ее из дома привозим и подкармливаемся. У нас чугунок есть. Мы его на кухню носим и нам повариха варит.
– От картошки я бы не отказалась.
Девушки достали из шкафа чугунок с теплой картошкой в мундире, высыпали ее в миску и стали есть, макая в солонку. Хлеба не было. Его давали только в столовой во время еды. Потом пошли гулять по селу, и Воля узнала, что прежние хозяева разбили здесь прекрасный сад, который теперь поддерживал техникум. Потом лесом спустились к речке, которая светлыми струями омывала прибрежный песок. «Хорошо здесь – подумала Воля – спокойно, красиво, чисто». Она уже начала приходить в себя от пережитого несчастья, и жизнь снова стала казаться полной смысла. Ведь впереди так много интересного и нового. Все постепенно устроится. Надо дотянуть до начала следующего учебного года, а там дело пойдет.
На следующий день она уже училась работе коллектора библиотеки, которая оказалась не такой простой, как ей представлялось раньше. В техникуме обучалось четыреста студентов и книжный фонд был немалым. Он состоял из множества разделов, в которых следовало уверенно ориентироваться. Помимо этого, в ее обязанность входило и восстановление книг, которые порой приходили в полную негодность.
