Чимоданов, который столб не способен без аварии объехать…
Рядом кто-то завопил. Открывавшая сумку Хола поранила палец о молнию. Царапину разглядеть можно было только в лупу, однако Хола в обыденной жизни была человеком ответственным и смертельно опасавшимся микробов. Это только в бою она ничего не боялась.
— Где зеленка? — строго спросила она у своего оруженосца.
— Я что, похож на директора по зеленке? — огрызнулся тот.
— Вылитый. Так где?
Оруженосец повернулся и, тоскуя, отправился искать аптеку.
Оставив Багрова придираться к Мефодию, Ирка незаметно отошла от них. Было шумно и суетливо, и она стала искать тихий загончик. Рядом с Иркой бежал щенок. Несмотря на свое явное бессмертие, вкусы у него остались все те же, собачьи. Вот он, встав на задние лапы, залез в мусорную корзину и украл недоеденную сосиску. А вот кто-то наступил ему на хвост, и он громко взвизгнул. Ирка смотрела на щенка, как он рыскает, как оглядывается по сторонам, и ей мерещилось, что щенок мучительно ищет свою вторую бессмертную половину… Другого бессмертного щенка или, быть может, уже собаку.
Ищет и никак не может найти!
Пробираясь вдоль стеклянной стены, по привычке читать что угодно и где угодно, Ирка увидела на одной из аэропортовских колонн наклеенную бумажку: «Переделываю чужой брак» — и вздрогнула. Но потом поняла, что это реклама строительной фирмы и успокоилась.
За той же колонной, которая переделывала браки, звучали чьи-то голоса. Ирка не собиралась подслушивать, но бывают случаи, когда подслушать проще, чем затыкать уши пальцами. Опять же слух человека так странно устроен, что чем больше хочешь не подслушивать, тем больше он обостряется.
Из разговора Ирка скоро поняла, что девушка улетает учиться в Берлин, а молодой человек ее отговаривает:
— Останься!
— Здрасте-подвинься! У меня билет! Я участвовала в конкурсе, выиграла грант! Я хочу понять что-то о себе, получить специальность. Вернусь через год! Ты меня жди… Ну или не жди! Мне все равно! Отпусти руку!
— Послушай, какими трафаретами ты говоришь! Ты не вернешься! Или вернешься другая. Но ты не вернешься!
— Почему?
— Я узнавал. Они дают вначале на год, потом автоматом продлевают еще на несколько лет… И всё. К тому времени человек уже не хочет возвращаться. Он укоренился. Немцы просто так не швыряются грантами!
— Слушай… чего ты вообще со мной поехал? Я как знала, что все так будет!
— Ты что, не понимаешь, что это ВСЁ? Большое и абсолютное ВСЁ? Мы больше никогда друг друга не увидим!
— Опять депрессивные настроения! Почему не увидим? Есть же скайп… Ну или сам приезжай! Хотя не надо, все эти истерики!
— Это все не то. Мы и сейчас отдалены, а со скайпом отдалимся еще больше… Ты будешь каждый день меняться, а я буду ненавидеть тебя за это! Ладно и главное-то — Россия.
— Вот и Россию впутал. Тоска! Что мне, сутками бегать березки целовать? Или я русские книги там не смогу читать?
— Болтовня! Вот ты сейчас уедешь за границу и по-прежнему будешь хорошо относиться к России. Ути-пути, матрешки, медведи, валдайские колокольчики! И русский язык не потеряешь, и Пушкина сможешь скачивать. Пусть даже ты останешься, как тебе кажется, русской, хотя я в это с трудом верю, потому что человек — гибкая, пластичная конструкция. Он меняется и подстраивается… Но у тебя будут дети — ТАМ, от какого-нибудь немца, и у меня будут дети — ЗДЕСЬ. А когда-нибудь начнется война, а она, хотим мы этого или нет, всегда начинается, и твои дети вынуждены будут убивать моих детей.
— Фу! Какие гадости ты говоришь! Не начнется война! И мои дети не будут в твоих стрелять.
— Будут. В том-то вся и беда. В современной войне они и лиц-то не увидят, в которые стреляют. Да и потом, откуда они узнают, где чьи дети? И знаешь что…
— Ну?
— Мне придется желать, чтобы мои дети стреляли метче. А тебе придется желать обратного! Понимаешь? — его уговаривающий голос стал вдруг настойчивым.
— Ты говоришь чушь! Бред! Не хочу тебя слушать!
— Я всегда говорил чушь, но когда-то ты это любила!
— «Когда-то» не считается! Кто злее, тот всегда не прав!
— Кто злее — тот больше любит.
— Пусти! — девушка решительно освободилась, схватила чемодан и, задев Ирку плечом, быстро пошла, почти побежала, на регистрацию. Ее лица Ирка не разглядела. Она видела только ее спину — узкую, быструю, как у ящерки.
Парень, напротив, был громадного роста, с широкими плечами, но, видимо, физически не слишком сильный. Он сделал несколько крупных шагов, догоняя ее, а потом остановился, махнул рукой и медленно побрел куда-то.
Ирка присела на вертящийся стульчик кафе. Она сама не знала, что заставило ее улизнуть от валькирий и Матвея. Просто почувствовала, что нужно, хотя бы на время. Закуток был тишайший. Сверху свисало и касалось ее лба какое-то искусственное растение. На круглом столике лежали узкие пакетики с сахаром. Тут же рядом торчали зубочистки.
На коленях у Ирки скулил щенок. Ирка машинально гладила его, смотрела на мелькавшую у посадочных табло толпу и думала о Бабане. Операцию ей сделали удачно. Во всяком случае, так говорили врачи. Ирка навещала ее вчера вечером. Принесла куриный бульон в банке. Там же, в банке, плавало и яйцо, похожее на айсберг. Бабаня задумчиво потрогала яйцо ложкой, и яйцо медленно нырнуло в глубь банки.
— Спасибо! — поблагодарила Бабаня. — Бульон, конечно, готовил Матвей?
— Откуда ты знаешь? — смутилась Ирка.
— Видишь, укроп плавает и кубики моркови. Его почерк.
— А если бы готовила я?
— В бульоне плавала бы курица. Живая и брассом! — сказала Бабаня.
Она мягко улыбалась, и Ирка чувствовала, что Бабаня ее очень любит. Бабаня вся растворялась в любви, до полного собственного несуществования. Мечта для себя у Бабани была только одна — что у Ирки все будет хорошо, а сама она выпишется из больницы. У нее будет целая неделя отдыха, и она сможет шить кукол. Голову, руки и ноги Бабаня делала из пластика, остальное из ткани. Одежду шила особенно тщательно. На нее уходило больше всего труда. Куклы получались замечательные, хотя и появлялись на свет медленно из-за отсутствия у Бабани времени.
И вот теперь Ирка думала о Бабане, пытаясь постичь великую тайну растворения любовью в других. Любить кого-то другого, не себя, и ничего для себя не хотеть. Это казалось Ирке невероятным, нелогичным, неправильным. Она бы так не смогла. Хотя, возможно, в этом вообще загадка старости.
О чем же Бабане еще мечтать? Не о том же, что в нее влюбится арабский принц?
Ирка смотрела на текущую мимо толпу, и та гипнотизировала ее своим непрерывным движением. Люди, люди, люди. Что-то вспыхнуло, пространство внутри Иркиного зрения расслоилось, и в дробной целостности протекающих мимо нее она увидела множество разных судеб. Все судьбы окрасились перед Иркой в яркие цвета, и люди стали вдруг разными: одни тусклыми и почти прозрачными, как тени, а другие — яркими и рельефными.
Встречались, конечно, и полутона. Ирка видела людей ленивых и расслабленных, считавших великой заслугой, даже если они просто поднимут уроненную кем-то вилку. Видела людей то вспыхивающих, то гаснущих и провисающих. Видела злобящихся и завистливых, грустных и задумчивых, вертящихся на одном месте и повторяющих одни и те же ошибки. Эти казались чем-то вроде кошки, которая вечно гоняется за собственным хвостом. Видела юных, нетерпеливо несущихся набивать свои первые шишки, видела отягченных болезнью, старостью или усталостью, которые не сдаются и тащат еще кого-то. И за всем этим
