— Надоело! — шепотом пожаловался он Ирке. — Я хочу революцию, как в Латинской Америке. Там берешь автомат и кричишь: «Ура! Революция!» И за тобой сразу с воплями бежит куча единомышленников и просто влюбленных баб. Ты сидишь в кустарнике и, весь такой томный, куришь трубку. Правительственные генералы просят у американцев дотации на твою поимку, заочно приговаривают тебя к расстрелу и неспешно начинают обклеивать все подряд листовками: «Дон Диего-д`Эашноса-де-Хесус-де- ла-Сильва-де-Ибаньец-и-Вальдес; завтра мы пойдем ловить тебя в чапораль! Ты этого не знаешь, и поэтому тебе конец!» А тут никакой личной жизни! То на машине кого-то возишь, то доспехи неподъемные таскаешь, то комиссионеров подкарауливаешь!
— Вован! — крикнула Хаара, прерывая его мечты. — Ты щит почистил, Вован?
— Ну да!
— Чем ты его чистил?
— Ну, этим… Для блеска металлических изделий!
— Плохо, Вован! В следующий раз ты будешь чистить его золой и песком!
Через два ряда затряслись кресла, и кто-то заголосил басом:
— Я боюсь летать! Боюсь-боюсь! Снимите меня с самолета!
Это была Брунгильда. Ее удерживали Гелата и две валькирии с оруженосцами. Хрупкую стюардессу великанша, не заметив, снесла одним движением руки. Гелата успокаивала громадную валькирию, гладя ее по голове и что-то шепча на ухо. Наконец Брунгильда успокоилась, несколько минут просидела угрюмо, втягиваясь в процесс полета, а потом, впав в другую крайность, начала требовать у стюардессы:
— Почему мы летим так медленно? Эй, девушка! Да-да, вы, рыженькая со светлой прядкой! Попросите пилота сделать мертвую петлю! И еще спросите, не горит ли у самолета двигатель. Если нет — пусть подожгут!
И опять Брунгильду успокаивали и отпаивали кофе, иначе она сама уселась бы за штурвал.
Стюардессы стали разносить еду. Поджарая и выносливая Малара неожиданно оказалась большой любительницей сливочного масла. Она съела не только свое масло, но масло еще по меньшей мере десяти валькирий и пяти оруженосцев, после чего закрыла глаза и погрузилась в крепкий сон. Чувствовалось, что она не проснется, хоть пали у нее над ухом из пушки. Нервы у валькирии из Екатеринбурга были не просто стальные — они вообще как будто отсутствовали.
Несмотря на все неувязки, до Сургута они все-таки долетели и багаж забрали без приключений. Красная книжечка Фулоны действовала на всех правоохранительных людей как бильярдный кий: они отскакивали от них, словно костяные шары.
На аэропортовской стоянке их ждал арендованный автобус, водитель которого, молодой курносый парень, разинув рот, долго смотрел, как в салон ему загружают шиты, доспехи, шлемы и копья.
— Вы это… Спортсмены или как? — спросил он наконец.
— И спортсмены тоже! — уклончиво ответила Фулона и начала объяснять водителю, куда везти.
Тот долго смотрел по карте, чесал лоб, думал, после чего решительно заявил, что его автобус туда не пройдет.
— Вот до этого места подброшу, а дальше никак!
— Так дорога же есть!
— Есть-то она есть! Зимой на лыжах ходить. А вам зачем туда? На качалку?
Услышав знакомое слово, оруженосец Гелаты радостно вздрогнул, как доцент, услышавший тему своей докторской.
— Качалка нефть качает! — объяснил парень, показывая руками, как именно она это делает. — Ну вот и потопаете по просеке вдоль трубы. Не заблудитесь! Всего-то километров двадцать!
Бэтла исторгла тоскливый вздох и в поисках поддержки оглянулась на своего оруженосца.
— Спокойно! — прошептал тот. — У нас шесть килограммов колбасы, девять банок сгущенки и четырнадцать шоколадок! Как-нибудь добредем!
Спустя полтора часа водитель выгрузил их на повороте шоссе. Накрапывал дождик — мелкий и противный, из тех, когда нет смысла открывать зонт, потому что влага абсолютно повсюду.
С одной стороны было болотце с молодыми, не выше колена, сосенками, где земля играла под ногами, точно ты шел по батуту или по льдине. В другую сторону уходила дорога, очень быстро утыкавшаяся в лес.
— Нам туда? Точно? — подозрительно спросила Фулона.
Водитель не без ехидства кивнул, пересчитывая полученные деньги.
— Я предупреждал! А сдачи вот нет! — заявил он радостно.
— А совесть есть?
— Да. Но ее я не отдам!
Автобус захлопнул в себе веселого водителя и уехал, отдуваясь соляркой. Валькирии и оруженосцы долго разбирали рюкзаки, щиты и доспехи, навьючиваясь, как ослики. Мефодий, отправившийся в путь совсем без вещей, с одной только спатой и книгой по неорганической химии, предлагал всем свою помощь и допредлагался до того, что ему доверили общий чугунок на двадцать два литра. Чугунок стучал по коленям, и у него то и дело выскакивала проволочная ручка. Тогда Буслаев просто надел его на голову как шлем, придерживая снизу двумя руками. Но и это оказалось плохо. Каждую секунду какой-нибудь умник стукал по чугунку чем-нибудь тяжелым, чтобы проверить, оглохнет Меф или нет.
— Совсем, что ли, оборзели? Сейчас кого-то убью! — завопил Меф и, не глядя, поймал за запястье валькирию Дашу, которая последней из всех едва слышно стукнула по чугунку ноготком. На лице одиночки проступила пугливая застенчивость школьной отличницы, попавшейся на первой же невинной шалости.
— Осторожно! Могут быть ловушки! — предупредила Фулона.
— Я слетаю вперед? Посмотрю? — Дафна материализовала крылья. Перед ней, опережая ее, несся верткий Депресняк. Задрав голову и ловя лицом изморось. Мефодий смотрел, как Дафна и ее кот резвятся в воздухе. Дафна на своих стремительных, сильных крыльях легко настигала кота, но Депресняк начинал так невообразимо петлять, что у Мефа стала кружиться голова.
— Вот собака! — с восхищением сказал кто-то рядом.
Он оглянулся. Это была суровая Малара. С восхищением щуря опасные глаза, она любовалась тем же, чем и Мефодий. В зрачках у нее был восторг полета. Пусть даже чужого.
— Он кот!
— Вот собака этот кот! — повторила Малара.
Потом все долго брели по лесу, обходя те бесконечные, в форме сросшихся восьмерок болотца, которые видны были еще с самолета. Валькирии и их оруженосцы, ругаясь, давили комаров, слетевшихся к ним со всего леса. Не давила их только добрая Бэтла, которая говорила возвышенным страданием голосом:
— Пусть меня едят! Мне же не жалко? Они бедненькие, тощенькие, им детей растить! А я же полнокровная, да?
— Ну с комарами ясно. А вот Мошкин тебя случайно не покусал? — спросил Меф.
Бэтла подозрительно посмотрела на него. Мефодий не чесался, не хлопал себя по лицу и шее, а спокойно тащил вверенный ему чугунок.
— Гм! А на тебя почему комары не садятся?
— ССl3-СООН! — объяснил Буслаев.
— Что-что?
— Трихлоруксусная кислота. Я превратил в нее свою кровь. Комары растворяются еще при попытке вонзить хоботок! — сказал Меф и вдруг хихикнул. — Не обращай внимания, у меня, видимо, мозги окислились!
Бэтла стала разглядывать остальных, и оказалось, что комары не кусают еще и Багрова.
— А ты, некромаг, себе чего в кровь добавил? — спросила она.
Матвей закрыл глаза, казавшиеся под веками синеватыми и выпуклыми:
— Ничего не добавлял. Я умер.
— КАК?!
— Телепатически внушил комарам, что умер… Давно умер… Очень-очень давно… Мои руки холодны,
