Царство медное

(…Ян помнил миг, когда солнце без остатка вошло в его глаза. Тогда он умер. И воскрес богом…)

32. Ларец Пандоры

Уже который день Виктор жил с ощущением неотвратимой беды.

Он втягивал это с первым глотком утреннего кофе. С морозным ветром, прорывающимся через открытое окно автомобиля. Беда шла за ним неотступно ровно с того момента, как Виктор впервые увидел перед собой исполинскую цитадель Улья.

Возможно, вся экспедиция была ошибкой. Некоторые тайны должны оставаться таковыми.

Работа не приносила ему удовольствия. Он приезжал на базу к десяти утра, прохаживался по лаборатории, изучая заметки дежурных. Лабораторные животные при его появлении забивались в углы клеток. Но не оттого, что Виктор ассоциировался у них с болью или другими неудобствами. Нет. Виктор почти ни к чему не прикасался, а только изредка давал советы по тем или иным возникающим вопросам, и до двух часов пополудни запирался в кабинете, изучая образцы через микроскоп или заполняя формуляры. Но что-то было в нем тревожащее, неуловимое, словно тонкий аромат мыла, который остается на коже еще некоторое время после принятия душа. Запах, который могли почуять только звери с куда более развитым обонянием, нежели у человека.

«Или знак зверя на правой ладони».

Виктор почти забыл о шраме, скрытом гипсовым панцирем. И никакой зуд больше не беспокоил его, кроме покалывающего зуда в срастающихся костях. Но в памяти периодически всплывало искаженное лицо Яна — накачанного наркотиками, почти обезумевшего существа, обреченного до скончания своих дней быть подопытным кроликом. И хотя сердце грело осознание того, что такое обращение этот садист и убийца заслужил, как никто другой, в камеру к васпе Виктор больше не совался.

Еще одной причиной, по которой ученому больше не хотелось видеть Яна, были его ночные кошмары. Не каждую ночь, но достаточно часто для того, чтобы Виктор осознал необходимость в круглых капсулах, отпущенных ему Марком Вайдой без рецепта. После них Виктор спал спокойно и крепко, и его больше не тревожили ни пузырящиеся гноем болотные чудища, ни призрак слепой ведьмы, ни сам господин преторианец.

Не тревожили его и мысли о Лизе. По крайней мере, уже далеко не в том трагичном ключе, когда хотелось свести счеты с жизнью и отправиться туда, куда несколько лет назад отправилась его жена Линда.

Перелом случился с появлением письма в его почтовом ящике.

Это было письмо от Лизы. Виктор знал это, лишь только заметив уголок конверта в зияющей щели. Знал, когда брал письмо в руки, еще не переворачивая его лицевой стороной, чтобы увидеть аккуратно выписанные инициалы Л.Г.

Еще не вскрывая конверта, Виктору казалось, что от бумаги пахнет свежестью жасмина — любимыми духами Лизы. Так пахла ее блузка, когда она стягивала ее через голову и небрежно бросала на спинку стула, оставаясь обнаженной и светлой, как карамельный ангел.

Виктор почувствовал жжение в глазах. Здоровая ладонь вдруг стала влажной, а пальцы мягкими, так что ему не с первой попытки удалось разорвать конверт. Виктор подумывал и о том, чтобы сразу опустить письмо в мусорный бак, но сокрытая тайна манила его. Точно также несколько недель назад он попался на крючок тайны, отправляясь в Дар. Некоторые тайны должны оставаться неприкосновенными. Должны — но какая-то сила, могущественная и неотвратимая, толкающая людей как на великие открытия, так и на великие беды, считала иначе.

Зажав конверт зубами, Виктор окончательно порвал его и вытащил немного помятый тетрадный лист. На него снова дохнуло запахом цветов, и комната вдруг смазалась и поплыла вбок, словно Виктор оказался на воздушной карусели.

«Здравствуй… — так начиналось письмо. — Если ты все же решился прочитать первые строки этого письма, молю, не делай поспешных решений и выводов! Молю, дочитай до конца…»

Он вдохнул воздух сквозь сжатые зубы, и он показался горячим и сухим, словно в пустыне. В горле тут же заскребли песчаные коготки.

«Я не имею права оправдываться перед тобой. Как не имею права просить, чтобы ты поверил мне, — читал он дальше. — Моя ошибка заключается в том, что я глупая, доверчивая дурочка. Я, в самом деле, слишком быстро начинаю доверять, и вот теперь это вышло мне боком… Я знаю, что ты не поверишь, но я полюбила тебя всей душой (как бы не банально это звучало в эпистолярном изложении). Полюбила, только увидев твои книги. Но если бы я призналась себе в этом еще тогда, то никогда бы не решилась приехать в Дербенд. И у меня никогда и в мыслях не было обманывать тебя. То, что произошло — лишь моя ошибка. И мне за нее расплачиваться. Но знай: я ничего не питала к Яну, кроме дружеской симпатии. Но он воспользовался моим доверием точно также как и Феликс. И между нами ничего не могло бы и быть, если бы он не применил силу…»

Влажная пелена снова заволокла мир. Виктору хотелось застонать — не то от тоски, не то от отвращения. Сознание будто раздвоилось, и одна часть кричала, что Лиза лживая дрянь, что все написанное ею лишь гнусная попытка выйти из воды сухой. Другая же спрашивала: но разве ты сам не знаешь, кого привез в Дербенд? Монстра без морали и человечности, насильника и убийцу…

«Я понимаю, какими глупыми оправданиями звучат сейчас мои слова. Ты с одинаковой вероятностью можешь как верить мне, так и нет. И я не смею упрекать тебя за неверие. Просто знай: я никогда не обманывала тебя. Не обманываю и теперь…»

Виктор стиснул зубы. Щемящая волна подкатывала к горлу, так что стало трудно дышать.

«Знаешь, раньше я была уверена, что человек сам творит свою судьбу. Но сейчас мне кажется, что в этом мире от нас не зависит ничего вообще. Мы всего лишь маленькие люди в мире больших обстоятельств. Но ведь и тут мы можем бороться. Я ничего у тебя не прошу. Только хочу, чтобы тебе было как можно лучше. Я очень дорожу тобой… Ведь тебе самому тяжело. Я знаю, что тяжело. И мне тоже. Я хочу увидеться с тобой. Я любила тебя и люблю. Я просто хочу, чтобы ты всё это знал…

Прости меня, если сможешь…»

Дочитав, Виктор аккуратно сложил листок и убрал его в карман. Песчаная карусель в его голове еще вращалась, и дыхание сбивчиво и хрипло вырывалось из груди, будто он только что пробежал стометровку. Сердце щемило от боли, так что ученый даже приложил руку к груди и надавил, ощущая под своей ладонью тревожную пульсацию.

«Я ничего не питала к Яну, кроме дружеской симпатии…»

Дружеской или сестринской?

Виктора снова разобрало зло. В своем воображении он вдруг очутился в камере у Яна. Виктор ударил его кулаком в челюсть, потом в нос, так что лицо (веснушчатое лицо Лизы) с мокрым хрустом перекосило на сторону. Кровь оросила кулак ученого, как плевок слюны…

Но ничего подобного не случилось. И случиться не могло.

Ян был навечно заключен в камеру и останется там, пока кто-то из руководства не посчитает задачу выполненной или окончательно растерявшей свой возможный потенциал. Потом его убьют, а тело сожгут в печи крематория, как трупы всех остальных подопытных животных. Он никогда не скажет своей сестре тех