— И что тогда?
— И тогда я умру.
— Чушь какая, — рассердилась она, — ты же ежегодно медосмотры проходил.
— Вот на очередном и обнаружили.
Она внимательно посмотрела на него:
— Подожди, а как же авиация?
Он пожал плечами:
— Никакой авиации. И, похоже, вообще никакой работы. Я инвалид.
Ночью, лёжа без сна и смотря в потолок, Таня просчитывала варианты.
Вместо успешного и перспективного военного лётчика с завидной карьерой — неработающий инвалид, дни которого сочтены.
Утром Иванов нашёл на подушке записку.
В принципе, он догадывался, что там написано. Послонявшись пару минут по пустой квартире, он развернул и прочитал её.
Текст кончался фразой, что она его никогда не забудет.
И настал день, когда группа, в которой не было Иванова, впервые собралась вместе. Позади был многоступенчатый отбор, позади были бурные споры в прессе о том, возможно ли такое в принципе. Пора было начинать.
Потому что, возможно ли такое в принципе — предстояло доказать. Доказать им — десяти сравнительно молодым людям, которые сейчас рассаживались в небольшой уютной аудитории. Два экипажа, один дублёры. Кто из них дублёр, этот вопрос их, понятно, очень занимал, но сейчас больше интересовало, с чего всё начнётся. Потому что до старта, накануне которого выяснится, кто дублёр, было еще полгода.
Срок подготовки ужали максимально. Нужно было опередить. Американцев, китайцев, европейцев, японцев. Раньше было проще — космические технологии были не у всех, развивать их дело долгое. Сейчас дело было не в технологиях, поэтому и конкуренция стала совсем другая.
— Верите ли вы в Бога?
Первые слова молодого человека, вошедшего в аудиторию, на которого они сперва и не обратили внимания, и который оказался лектором, повергли их, мягко говоря, в ступор.
— Итак, верите ли вы в Бога, господа? — повторил, улыбаясь, лектор.
— А надо? — откликнулся кто-то.
— Не знаю, — ответил лектор, разводя руками и по-прежнему улыбаясь.
— Зачем тогда спросили?
— Предполагаю, что от этого зависит успех вашей экспедиции. Не уверен, но предполагаю.
Они молча смотрели на него, ожидая продолжения.
— Во всяком случае, опыт Реутова, предполагает, в трактовке его автора, положительный ответ на этот вопрос.
Лекция, похоже, началась.
Опыт Реутова, с чего всё и началось, был известен из присутствующих каждому. Реутов при свидетелях в мгновение ока переносил предметы, неподъёмные человеку, например гружёный товарный состав, на расстояние в километры.
Все попытки уличить его в шарлатанстве, потерпели неудачу.
А потом он заявил, что может перенести и себя самого. И перенёс. На триста километров. При повторной попытке — дистанция была уже тысяча миль — Реутов погиб.
Причём части его тела были разбросаны на протяжении всего пути планируемого переноса. Зрелище не для слабонервных.
— Как объяснял Реутов, — продолжал лектор, — раз человек создан по образу и подобию Бога, то, если под «подобием» понимать не только свободу воли, но и её безграничную силу… Как сказано в Библии, имели бы веру хоть с горчичное зерно, то сдвинули бы гору. Ну, примерно. Не суть важно. Так вот, при наличии сильной веры в свою волю, можно не только горы переносить, но и самому переноситься. Причём, на безграничные расстояния.
— Почему же у Реутова не получилось? — спросил один из них.
— У Реутова, как раз и получилось, — возразил лектор, — Первый раз. А вот почему не получилось во второй, и что нужно, чтобы получилось — вот об этом мы и будем говорить.
Почти каждую ночь Иванов смотрел на небо.
Миллиарды мерцающих звёзд в бездонной дали. И от него и друг от друга. Когда он, закрыв глаза, представлял себе беспощадную бездну бесконечности, которой измерялось это пространство, то холодящий душу своей обречённостью полёт словно подхватывал его и уносил туда, где движения не существует, потому что никакое движение не может преодолеть такие расстояния.
И он упивался этим своим нахождением в бесконечности, этим неощутимым полётом, этим сознанием того, что, несмотря на бесконечность и бездонность, эта бесконечность конечна, а бездонность имеет край. И он неуклонно и верно преодолевает эту бесконечность, он неостановимо и беспощадно приближается к этому краю.
И когда тучи заволакивали ночное небо, он метался в зыбком сне на своей кровати, потому что уже не мог жить без этой бездны, не мог жить без этого мигающего зова недосягаемо далёких звёзд, которым там, в холодной бесконечности, было так одиноко без него…
Сначала он думал, что сходит с ума. А потом махнул на это рукой. Какая сейчас разница?
Его, естественно, сразу после той врачебной комиссии уволили из военно-воздушных сил. И из авиации вообще. Как, впрочем, и отовсюду, потому что с таким диагнозом работать было нельзя. Может, каким-нибудь швейцаром, или дежурным в метро, включающим и выключающим эскалатор и сидящем перед постоянно движущимися лентами ступенек за прозрачной полукруглой загородкой в замурованной под земле станции. С шумом прибывающих и убывающих поездов за спиной.
В то время как далеко над головой, там, на поверхности, мерцали мириады звёзд.
Не видимых на зарывшейся под землю станции метро.
Тётя Клава, работавшая именно там, его звала — были вакансии. Как раз для пенсионеров.
Хорошо, что ему в этом не было надобности. Пенсия у него была очень хорошая. А жить оставалось недолго.
Впрочем, конкретных сроков никто не называл. Не знали. Никто. К кому бы ни обращался. Все доктора едины были только в одном: произойти это может в любой момент. Операцию никто делать не брался. Говорили, что аневризма располагается в очень неудобном месте. В смысле техники проведения оперативного вмешательства.
Звук открываемой двери был настолько резок в уютной и привычной Марине тишине, что он невольно вздрогнула и, хотя знала, что давно уже надо смазать петли и что библиотечный, как он официально назывался, рабочий по обслуживанию здания — пьяница и лентяй и в обозримом будущем этого никогда не сделает — тем не менее, с неприязнью посмотрела на вошедшего, как будто именно он и был виноват в неприятном звуке.
Вошедший неодобрительно посмотрел на скрипящую дверь и осторожно закрыл её за собой, стараясь, чтобы скрип был как можно тише.
Посетитель изъявил желание записаться в библиотеку.
— Какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?
Он протянул ей две книжечки.
Она взяла обе, мельком заглянула в пенсионное и, вернув его обратно, раскрыла, положив перед собой паспорт.
Заполняя карточку, Марина не смогла сдержать улыбки — человека с типично азиатской внешностью звали Иван Иванович Иванов. Но подняв глаза на посетителя, осеклась. Столько усталой грусти было в его взгляде — ответе на её глупую ухмылку.
