самими ветеранами, — продемонстрировать не гордость за войну и ее «героев», а оставить память о жертвах, память о погибших.
На этот памятник был объявлен конкурс, и выиграл проект, поразивший всех простотой и необычностью. Представьте себе большой пологий холм, через самую середину которого прошла трещина как бы глубинного катаклизма Земли, в результате чего часть холма по одну сторону от трещины-раскола поднялась метра на два, а другая опустилась. Образовавшаяся вертикальная стена — скол, постепенно сходящая у краев расколовшегося холма на нет, сделана из черного полированного мрамора. И на ней только имена погибших, расположенные не по алфавиту, а хронологически — по дням, месяцам и годам — когда кто погиб. От первой жертвы до последней. И все.
Автором памятника оказалась никому не известная молодая студентка университета — выходец из юго-восточной Азии, что сначала удивило и даже шокировало многих. Но сам памятник и особенно порядок расположения имен оказался необычайным и потрясающим по своему воздействию на психику.
Конечно, правительство, как и всякое правительство, пыталось, вмешаться: долго не давало разрешение на землю для памятника в центре Вашингтона и заставило все-таки ввести ура-патриотические элементы — американский флаг на длинном флагштоке вблизи от разлома, символизирующего раскол нации по отношению к этой войне, и скульптурную композицию из трех солдат, бредущих из последних сил через джунгли. Но памятник все равно впечатляет.
Весь вечер грущу, вспоминаю Москву, смотрю телевизор. Идут удивительные передачи о памятнике ветеранам войны во Вьетнаме. Ведь сейчас как раз десять лет с того дня, когда Америка сдала Сайгон Северному Вьетнаму. На экранах — сотни плачущих мужчин, изучающих надписи-имена своих погибших друзей на черном полированном мраморе памятника в виде длинной, высотой в три метра, стены. И красные гвоздики мелькают рядом с именами.
Памятник этот, который сооружен в Вашингтоне по подписке, необычен. Идея его, предложенная самими ветеранами, — продемонстрировать не гордость за войну и ее «героев», а оставить память о жертвах, память о погибших.
На этот памятник был объявлен конкурс, и выиграл проект, поразивший всех простотой и необычностью. Представьте себе большой пологий холм, через самую середину которого прошла трещина как бы глубинного катаклизма Земли, в результате чего часть холма по одну сторону от трещины-раскола поднялась метра на два, а другая опустилась. Образовавшаяся вертикальная стена — скол, постепенно сходящая у краев расколовшегося холма на нет, сделана из черного полированного мрамора. И на ней только имена погибших, расположенные не по алфавиту, а хронологически — по дням, месяцам и годам — когда кто погиб. От первой жертвы до последней. И все.
Автором памятника оказалась никому не известная молодая студентка университета — выходец из юго-восточной Азии, что сначала удивило и даже шокировало многих. Но сам памятник и особенно порядок расположения имен оказался необычайным и потрясающим по своему воздействию на психику.
Конечно, правительство, как и всякое правительство, пыталось, вмешаться: долго не давало разрешение на землю для памятника в центре Вашингтона и заставило все-таки ввести ура-патриотические элементы — американский флаг на длинном флагштоке вблизи от разлома, символизирующего раскол нации по отношению к этой войне, и скульптурную композицию из трех солдат, бредущих из последних сил через джунгли. Но памятник все равно впечатляет.
В обед пришел налить кофе. Рядом с кофеваркой огромный противень, покрытый фольгой. И надпись: «Это — рыба шед. Она была поймана и зажарена вчера. Отрезайте себе на ланч или возьмите домой». Значит, кто-то тоже поймал шед и таким необычным способом угощает других.
Удивительно экономное отношение здесь к продуктам. Даже маленький кусочек хлеба или обрезок луковицы или морковки, если он остался от обеда, будет аккуратно завернут в пластиковую пленку и положен в холодильник.
На завтрак я ставлю чайник и нагреваю сковородку. Пока они греются, высыпаю в миску немного кукурузных хлопьев и заливаю их молоком из холодильника (примерно стакан). Ем ложкой, как суп, сразу, пока хлопья еще не набухли и хрустят. Молоко холодное очень, и в Москве я бы, наверное, простудился, но здесь кроме кофе и чая все пьют ледяным. Поэтому привыкаешь — скорее психологически, чем физически. Пока ешь — на сковороде уже поджарилась до сухости полоска бекона. Я разбиваю одно яйцо. Вода уже тоже кипит. Ложка растворимого кофе в стакан, залил кипятком, и все. Вторая часть завтрака тоже готова. Ни соли, ни сахара. И я к этому, на удивление себе, привык. Солю иногда яичницу, но сам себе удивляюсь. Вроде бы и незачем, скорее по привычке.
Перед тем как выйти на работу, делаю себе бутерброд на ланч. Все так делают.
Очень хотелось сделать фотографии в нью-йоркском метро: и как сидят люди, и как выглядят разрисованные стены (они и внутри разрисованные), и как непривычно то, что здесь можно на ходу поезда ходить из вагона в вагон. Люди, особенно молодые девушки, зачем-то все время деловито идут куда-то, и одежда… К одежде людей здесь, в сабвее, я до сих пор не могу привыкнуть. Интересно, что очень многие женщины здесь, в Нью-Йорке, ходят сейчас в черном. Черный летний легкий комбинезон, черная шляпка, черное платье или покрывало встречается тоже часто, как в глухих уголках Грузии.
На пятой авеню нашел магазинчик, в котором торгует странный человек с грузинским носом по имени Тимур. Он уже много лет имеет постоянными покупателями советских людей и прекрасно говорит по-русски. Рассказывает, что тринадцать лет назад приехал сюда из Тбилиси и уже семь лет, как купил на паях этот магазин. Но, рассказывая, Тимур зорко следит за всем, что делается внутри, и все время на кого- то покрикивает на разных языках: русском, английском, испанском, хибру, грузинском, немецком. Это так помогает в торговле.
Вдруг он забывает все и куда-то бежит, крича:
— Никто не хочет работать, все только ждут предлога, чтобы увильнуть от дела и куда-нибудь смотаться.
Правда, все продавцы у него цветные или негры, которые — даже я заметил — только улыбаются
