привычным движением разместила всё на небольшом столике и так же молча вышла. Фрэнк налил по рюмке коньяку и, пригласив кивком собеседника, сказал громко:
— За русски народа! Оченно хорош, оченно спокойно русски народа.
Чокнувшись, он не выпил, а выплеснул рюмку коньяку себе в рот. Положив на язык миниатюрный кусочек холодной осетрины, он бросил косой, будто случайный взгляд на видневшиеся вдали исполинские пики Базальтового перевала и начал «проникать в русскую душу».
— Богата страна. Горы высоко, прерий широко, моря много страшно глубоко… Эти гора, — он указал взглядом на Базальтов перевал, — кроме базаль, много разны богатства есть?
— Ах, дорогой, — начал директор с присущей его народу находчивостью, — какой там кеклик с архаром живёт!
— О, это оченно интересна разговора. Мой спечиал интереса посмотреть здешни места народна свадьба. Говорим, говорим, уважаемы, — я вас-а внимательна слушала… Хочет знайт я, какой сама лучия свадьба?
— Где вина больше, дорогой, там и лучше свадьба…
В это мгновение в открытом окне вагона раздался всепотрясающий рёв промчавшихся над поездом реактивных самолётов. Фрэнк почти до половины высунулся в окно. Небо было чистым, как бирюза. Тройка реактивных сигар была уже далеко. Налетев вихрем, так же неожиданно оборвался потрясающий барабанные перепонки рокот. Фрэнк окинул быстрым взглядом небосвод, но ничего не заметил, откинулся на сиденье, потянулся к бутылке.
— Такой громка песня надо коньяки прибавлять.
Они выпил ещё по рюмке. Фрэнк умолк, досадуя на то, что не видел очертаний промчавшихся метеором самолётов. А директор сидел, наблюдая за иностранцем. Наконец, Фрэнк сказал рассеянно:
— Велико досада, не видался. Наверно, оченно крупна самолёта. Далеко летайт может. Ведь ваша страна есть девиз: Летайт высоко всех, далеко всех, быстро всех…
— Они так и летают. Вы сами слышали и видели.
— Хорош, оченно хорош слышала, но глубок огорчаю — не виделся, поздно смотрела.
Пока Фрэнк пытался наладить разговор на тему о пролетающих самолётах, которые его интересовали куда больше сельской свадьбы, произошли новые события, захватившие внимание не только Фрэнка, его собеседника и всех, кто ехал в этом поезде, но и жителей десятков сёл, расположенных в радиусе 80—100 километров.
Сначала донёсся резкий треск, как будто одновременно открыли огонь тысячи автоматов. Потом раздался глухой гул, напоминавший раскаты далёкого грома. Директор не успел глазом моргнуть, как Фрэнк снова был в окне, а его портативный «кинап» уже отсчитывал кадры. Директор взглянул в направлении, интересовавшем Фрэнка, и замер от удивления. В ясной синеве неба курчавились белые барашки взрывов, напоминавшие своей формой не то белые грибы, не то глубокие перевёрнутые вверх дном тарелки. Барашки продержались в таком виде два-три мгновения, потом округлились в шары и выбросили из своего центра во все стороны снопы огня. Донёсся гул взрыва огромной силы. Воздушной волной Фрэнка толкнуло в вагон, сбросило на пол, а директора прижало к мягкому сидению. Закачались вагоны, захлопали двери тамбуров.
Опомнившись, Фрэнк вскочил, тараща глаза на съёжившегося в углу директора, опасливо выглянул из-за косяка. Там, где курчавились белые барашки, выросла синевато-серая, быстро расползающаяся во все стороны, туча. Поезд стукнул буферами, сдал немного назад и начал набирать разгон. Из репродуктора донёсся голос начальника поезда:
— Спокойно, товарищи пассажиры. Ничего особенного. Это производятся взрывы скал на строительстве плотин нового каскада.
Директор, не открывая глаз, наощупь вышел в коридор, протёр глаза и, крикнув: «Посуда, посуда!», почти бегом бросился в вагон-ресторан. Фрэнк открыл пишущую машинку и торопливо застучал по клавишам, предвкушая крупный гонорар за эту необыкновенную сенсацию.
ГЛАВА VIII
«ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ»
Редактор «Воскресного журнала» Генри Митчелл каждую субботу появлялся в кафе «Нью сервис», служившем их редакционным буфетом.
Кафе помещалось напротив редакции, через переулок, в мрачном доме, казавшемся выдолбленным в скале, нависшей над переулком. Здесь Митчелла знали все, он был для посетителей «Нью сервиса» важной фигурой. Суббота была для него единственным днём отправления редакторских обязанностей. Но и их Митчелл исполнял своеобразно, на американский лад, за столиком кафе, в окружении друзей или поклонников его «таланта» и власти — репортёров, фельетонистов, обозревателей спортивных клубов..
Митчелла знали все. Знали, что редактор умеет ценить выдумку, особенно, если эта выдумка отвечает желаниям тех, кому принадлежит журнал и сам Генри Митчелл.
В эту субботу Митчелл пришёл в кафе «Нью сервис» раньше обычного. Пройдя в кабину-ложу около оркестра, зашторенную зелёными бархатными портьерами, редактор вставил ключ в замочную скважину и прошёл в свой кабинет, напоминавший скорее сталактитовый грот, обставленный дорогой мягкой мебелью.
Опустившись в кресло, Митчелл позвонил секретарю, дав знать о своём приходе, и раскрыл ожидавшую его папку.
Редактор Генри Митчелл никогда не писал длинных резолюций и не правил материалы в оригиналах или гранках. Если ему нравилась статья, бойко написанный фельетон или репортаж, он ставил в углу свои переплетающиеся инициалы или крупный крест. Этого было достаточно, чтобы материал вышел в очередном номере журнала.
У редактора Генри Митчелла был свой порядок. Все материалы, кроме касающихся высокой политики, поступали в отделы, там готовились к набору и попадали в папку редактора уже в гранках или чаще всего оттисками полос журнала. Три раза в месяц секретарь представлял своему шефу баланс поступивших, набранных и напечатанных материалов. Если Генри Митчеллом была завизирована половина набранных материалов, то работа этого отдела считалась хорошей. Если же с его вензелем оказывалось больше 60 процентов подготовленных материалов, то зарплата редактора отдела увеличивалась на столько же процентов. Но если таких материалов было меньше половины — соответственно снижалась и зарплата редакторов отделов. Это была не столько бухгалтерия гонорарного бизнеса, сколько система определения и оценки политических взглядов сотрудников редакции.
Сегодня был особый день. Первой в папке лежала оттиснутая на цветном бланке с грифом «Сенсация» телеграмма от специального заграничного корреспондента. Генри Митчелл отложил сигару, откинулся в кресле и начал читать:
«Сенсация, сенсация!!! Над нами летающие тарелки!»
«Голубой экспресс» проходил вблизи высокого горного кряжа, напоминающего хребты Кордильер. В семь часов мы услышали нарастающий, способный лишить слуха рёв реактивных двигателей, оборвавшийся так же мгновенно, как и появился.
Не успев осмыслить, в чём дело, мы услышали новые звуки, напоминающие грохот встряхиваемых листов железа или стрельбу бесчисленного множества пулемётов. И сразу же раздался далёкий гул, похожий на грозовые раскаты страшной силы.
Когда я устремился к окну, чтобы взглянуть на происходящее чудо, то был отброшен воздушной волной в глубину купе. Собрав все силы, цепляясь за разные предметы, я снова добрался до окна и, придерживаясь за оконную раму, нажал спуск своего «кинапа».
Вот что запечатлел мой аппарат.
Километрах в десяти от поезда, за высоким лесистым перевалом прочертили воздух идущие от земли
