Галина Владимировна Карпенко
Самый младший
В этом доме живёт мальчик…
Сейчас ночь, и во всех окнах маленького дома, который стоит в глубине двора, темно.
До утра никто не выйдет на его крыльцо, никто не постучит в его запертую дверь.
Утро в этот дом придёт очень рано, и тогда мы познакомимся почти со всеми, кто в нём живёт. А сейчас тихо, все спят.
Ночь. Изредка вдалеке прозвенит звонок запоздавшего трамвая или с шумом промчится грузовая машина.
Ночи становятся всё холоднее. Лужи затягивает тонкий ледок. А милиционеры уже мечтают о валенках.
Нет темнее осенних ночей. Над чёрной землёй висит хмурое небо, и если блеснёт в нём далёкая звезда, то её, будто большая лапа, поскорее закроет косматая туча.
После такой ночи заря приходит без румянца. Она только чуть-чуть посветит тонкой полоской. И даже солнце, встав над горизонтом, будет кутаться в облака, будто и ему холодно.
Ещё темно, но в крайнем окошке дома зажёгся огонёк. Сквозь запотевшее стекло видна большая кухня: посередине стоит стол, покрытый скатертью, над столом низко опущена лампа. Видно, любят за этим столом уютно посидеть.
Седая женщина в тёплой кофте ставит на плиту чайник. Это тётя Маша Тимохина. Она раньше всех просыпается в этом доме.
Поставив чайник на огонь, тётя Маша садится к столу и долго вдевает нитку в игольное ушко.
Семья у Тимохиных не маленькая: Степан Егорович, тётя Маша да четверо детей. Старшие уже работают, а младший, Макар, учится в школе. Это ему тётя Маша чинит штаны, вот и встала пораньше, чтобы успеть. Макар вчера зашивал штаны сам, шов замазал чернилами. Да разве тётю Машу обманешь?
— Ишь какой клок вырвал, — ворчит она сердито, рассматривая чернильное пятно.
Достанется, наверное, Макару, когда он проснётся.
Чайник на плите закипает. Тётя Маша глядит на часы, — она торопится. Сделав последний стежок, поднимается и начинает собирать на стол.
Время трудноватое: после войны всё ещё живут по карточкам. Муки горсть, масла на донышке, а рабочего человека надо накормить. Вот она и мудрит: из вчерашней каши жарит лепёшки. Лепёшки получаются воздушные, румяные, будто на сметане.
Тётя Маша открывает форточку — как ни старалась, а всё-таки начадила. Надо проветрить. Она стоит у окна. Ветер влетает в дом и обвевает её холодом. Тётя Маша опускает закатанные по локоть рукава, стряхивает с фартука мучную пыль и приглаживает руками гладко зачёсанные волосы.
Ветер заносит в фортку пушинку ночного инея. Лёгкая, снежная, она садится тёте Маше на тёплую ладонь и тает.
— Похолодало, — говорит тётя Маша, — скоро снег ляжет, зима…
Первым на крыльцо дома выходит Степан Егорович Тимохин. Он дымит трубкой, спускается с крыльца и, не оглядываясь, идёт к воротам. За ним, прилаживая на голове кепочку, сбегает со ступеней его сын Геннадий. Он нагоняет отца и зябко поёживается.
— Холодновато, — говорит Геннадий.
— Мне ничего, — отвечает отец и расстёгивает ворот ватной стёганки.
Что это значит? Это значит, что нечего было Геннадию спорить с матерью, а нужно было тоже надеть стёганку. Не надел — теперь дрожи, зато завтра будешь умнее. Геннадий всё это понимает и молчит всю дорогу.
На завод Тимохины приходят до гудка. Такой уж у Степана Егоровича порядок. Если случается, кто- нибудь в цехе запоздает, прибежит после гудка, то старается прийти к станку незаметнее, так, чтобы Степан Егорович не увидел. А уж если увидит, так влетит, что в другой раз не проспишь!
Светает. Слышно, как на заводе прогудел первый гудок. На крыльце дома стоит соседка Тимохиных Ольга Андреевна Бодрова. У неё есть сын Алёша, но он ещё спит.
Ольга Андреевна, закинув голову, держит ладонь козырьком и смотрит в серое небо.
— Будет солнышко, — говорит она тихо сама себе.
Как она его разглядела?
Но вот Ольга Андреевна сдвигает брови и решительно сходит со ступенек. На руке у неё качается зонт, который она хотела оставить дома, да раздумала.
Ей очень далеко добираться до работы. Она спешит, и скоро уже далеко по улице стучат её каблучки.
В домике живут три семьи. На почтовом ящике, который висит на крыльце, так и написано: Тимохины, Бодровы, Гуркины.
Гуркиным приходит самая большая почта.
Вот и сейчас почтальон с доверху набитой сумкой стучит в дверь. На крыльцо выходит тётя Маша.
— Опять Гуркиным книги, — жалуется почтальон. — Разве их в ящик сунешь? Журналы вот тоже самое… Забирайте.
Тётя Маша забирает всю почту. — газеты, журналы, книги — в фартук.
— Разберёмся, — говорит она и спрашивает. — Бодровым одна газета?
— Одна, — отвечает почтальон, — «Известия». — И, поправив свою полегчавшую сумку, спешит дальше.
В дверях тётя Маша сталкивается с Макаром. Надвинув шапку, он ловко проскальзывает мимо и быстро сбегает со ступенек.
— Куда это в такую рань? — спрашивает мать.
Макар глядит на неё молча, он похлопывает по своей брезентовой школьной сумке. Потом бьёт себя в грудь кулаком и показывает куда-то далеко, за ворота. Всё это значит, что он спешит и его нельзя задерживать. Говорить он не может — рот у него забит пшённой лепёшкой. Тётя Маша только головой качает.
А Макар уже за воротами. Он бежит до угла и здесь, в тупичке, под большим клёном, останавливается. Оглянувшись, вытаскивает из кармана развалившуюся лепёшку и сыплет крошки на землю.
С дерева слетает бойкая воробьиная стая. Воробьи принимаются торопливо склёвывать роскошное угощение.
Макар стоит довольный. Птицы, не замечая его, громко чирикают. Вот самый бойкий, крупный прогоняет соседа, выхватывает у него из-под носа большую крошку, взлетает, а потом снова снижается, чтобы выхватить добычу у другого. Крошек уже нет, а воробьи всё ещё наскакивают друг на друга, как бы спрашивая:
«Где? Где? Где ещё?»
Уже совсем светло. Даже солнце глядит в просвет, раздвинув плотные облака.
