равно ничего не сказал. Вот какая история, капитан, — она пристально глядела на Корзуна, словно ждала от него ответа, а потом резко повернулась и быстро зашагала к морю, где светился ясными высокими окнами шелкоткацкий комбинат. За ней двинулся и Андрей. Капитан же Корзун даже не тронулся с места. Лишь крикнул им вслед, чтоб остановились, и неожиданно спросил:
— А старик курит?
Олеся на ходу кивнула головой.
— Так я вернусь к нему, — сказал капитан. — Вы идите, а я вернусь и попрошу у него закурить. Он почему-то сердит на меня. Надо же выяснить, что тут случилось?
Корзун быстро пошел обратно к маяку.
А Олеся взяла Андрея под руку.
— Послушай, — сказала она весело. — Может, я себе платье куплю? Неудобно как-то получается. Люди начнут к нам приезжать, а у меня до сих пор нет такого платья, какое бы хотелось заиметь. А? Помоги мне выбрать…
— Что ж, давай. У меня как раз и деньги при себе есть, — удивился и обрадовался Андрей.
— Ты что, глупый? Какие деньги? Береги их на мотоцикл. У меня свои. Могу и тебе одолжить.
— Ого! — засмеялся Андрей.
— Чего огокаешь? Водку я не пью, трубку не курю, в карты не играю, как некоторые.
— Ну, знаешь, это же бестактно, если не больше…
— Что именно? Может, насчет водки или табака? — невинно спросила Олеся.
— Нет. Парню давать деньги в долг. И обижать к тому же. Что я, не человек, если меньше тебя зарабатываю? А водка и табак, Леся, это спутники каждого моряка.
— Какого моряка? — не унималась Леся.
— Какого-какого, ну хотя бы торгового и тралового. На море его качает волна, на суше — водка… Вот так и живут наши браточки.
— Разве это жизнь, Андрейка? Лишь бы день до вечера. Заработал, напился — и снова начинай все сначала. Разве такая жизнь морякам нужна? Серая. Нудная. Да и люди не помянут тебя добрым словом, потому что ты им ничего доброго не сможешь сделать.
— Это ты брось! А селедку и морского окуня твои люди едят? Значит, должны быть благодарны траловым морякам.
— Разве что селедку! — пожала плечами Олеся. — За селедку да соленую рыбу крестьяне готовы молиться на твоих моряков. Если не веришь, спроси у жены нашего бригадира. Вон, видишь, они как раз куда-то идут. И детей с собой взяли. Пара-то какая хорошая.
— Да, ладное у них семейство…
Из боковой улицы на площадь Ткачей действительно вышли празднично одетые, какие-то уж очень торжественные бригадир Василий Бурый и его жена, продавец в магазине хозяйственных товаров, высокая пышная Марина. Рядом с ней Василий казался мальчишкой. Ну и хороша же она. Будто девушка на выданье, а не мать двоих детей. На муже серый легкий костюм, импортные сандалеты и шляпа с высоким верхом, как форштевень у крейсера. А чтоб Василий казался выше, сама надела туфли на низком каблуке. Марине казалось, что она крепко держит мужа под этим каблуком и что он без нее и шага не может ступить. И демобилизованные моряки наверняка поэтому дали Василию прозвище Маринист, а не потому, что он иногда балуется рисованием — морские пейзажи все больше пишет.
Но когда на комбинате произошли перемены: ткачихи Василия стали соревноваться за высокое звание бригады коммунистического труда и муж, ясное дело, выдвинулся на первый план, — Марина, так уж получилось, оказалась в тени. А Василий, как и подобает серьезному бригадиру, выглядел самостоятельным, решительным, независимым не только от жены во всех своих поступках, поведении и раздумьях, но и от всех членов бригады. И Марина не возражала, а, наоборот, хвалила Василия за такую, как она говорила, героическую самостоятельность среди сотен женщин и девушек… Еще и гордилась этим.
Поздоровавшись с Олесей и Андреем, она тут же запричитала:
— Вчера наш магазин продавал дюралевые раскладушки. Ну, продавали по старой цене, а оказывается, надо было по новой, дороже. Новая цена только сегодня пришла, поздно. Все кровати уже продали, их мигом разобрали… Большая теперь недостача. Кто ее покроет?
— Беда-то какая! — Олесе стало жалко Марину, она сочувствовала ей очень искренне, потому что вдруг подумала: а что, если бы это случилось у них в бригаде? — Как же вам помочь?
— Не знаю. Директор уж повесил объявление. Может, кто-нибудь из покупателей и вернет недоплаченные деньги. Вот я и иду, потому что я их вчера вечером продавала, — вздохнула Марина. — Вот тебе и выходной…
— Не переживай, Мариночка, — сказал Василий. — Кто-нибудь да вернет. А за других сообща доплатим.
— Нет, хватит выручать, Василий! Хватит! — громко проговорила Олеся. — Хватит с нас цехового буфета. Кто-то берет, а мы за него платим. Выходит, покрываем… Где же наша совесть, новая мораль?..
Василий побледнел, заморгал белесыми ресницами:
— Тише, Олеся! Ну, что ты орешь? Люди ведь услышат.
— Пусть слышат. А я больше ни копейки не дам в этот буфет. И девчата не дадут. Позор…
— Знаю, Олеся, знаю. Но это ведь наше внутреннее дело. И о нем никто не должен знать…
— Никто? — сжала кулаки Олеся. — Как это никто? В бригаде завелся нечестный человек, а мы должны его покрывать? Нет, браток. Я первая обо всем расскажу. И в газету напишу…
— Растреплешь? — покраснел бригадир. — В газету напишешь?
— Напишу!
— Ну и пиши! Тебя как раз вызывают в райком партии на какое-то совещание, вот и бей там во все колокола. Позорь честь всей бригады. В болото всех… — И, схватив жену под руку, бригадир пошел прочь, даже не попрощавшись.
5
Искра привыкла все делать сразу, не откладывая на завтра, а тут вдруг заколебалась. Она стояла у высокой горы, в которой были вырублены широкие гранитные ступени, ведущие к главному причалу. Ступени напоминали известную Потемкинскую лестницу в Одессе, но были уже и круче. А рядом стоял дом, в котором жил теткин свояк, работавший в отделе кадров шелкоткацкого комбината. Его адрес Искре дал дежурный инженер вечерней смены, обстоятельно рассказав, как ей пройти. Ориентир был один: гранитные ступени сбегают к морю, а рядом стоит фабричный дом.
Девушка легко взбежала на пятый этаж, подняла руку к кнопке электрического звонка и вдруг подумала: «А тетка не сказала, чтобы к нему на квартиру идти. Что же я, дура, пришла сюда? Да еще на ночь глядя… Он один живет. Старик и, говорили, убежденный холостяк… Значит, нелюдимый и скупой. А я ему дальняя родственница, да еще и неожиданная гостья. А может, там у него какая-нибудь знакомая женщина сидит. Чай вдвоем пьют… А я ввалюсь… Вот дура».
Она тихо засмеялась и пошла к морю, оглядываясь на широкие ясные окна, освещенные всеми цветами шелковых абажуров.
Какой неприятный свет! И дом какой-то серый, чужой. Нет, Искра не зайдет больше в него. Она подождет до утра, чтобы встретить дядю на работе. Девушка двинулась было обратно по крутым ступеням к вокзалу, где в багажной камере лежали ее вещи, но тут появились матросы. Они летели по ступеням, спеша на корабли из вечернего увольнения. Камни стонали под их башмаками, земля, казалось, ходила ходуном. В зубах матросы зажимали ленточки, чтобы не утерять бескозырки, к которым те были прикреплены.
Искра надеялась увидеть кого-нибудь из своих знакомых, но бег был такой стремительный и загорелые лица так быстро мелькали перед ней, что она вконец растерялась и, вдруг подчинившись неясному порыву, невольно подалась назад, к морю. И, позабыв обо всем, вдруг позвала:
