— Валя! Валентин!
С моря ответили десятки голосов:
— Я! Ого! Иду-у!
И она, застеснявшись, зажмурилась и спряталась за какую-то статую из белого мрамора, стоящую у самого моря.
С моря, от катеров неслось:
— Завтра!.. Тут!.. Жди!..
И девушке показалось, что наконец она услышала родной голос любимого. Тряхнув головой, чтобы прогнать прочь колебания, Искра решительно сказала сама себе:
— А ну его! Какое мне дело, женат он или холостой, этот дядька? Мне с ним детей не крестить.
И через мгновение она уже нажимала кнопку звонка возле знакомой двери, прислушиваясь к писклявому дребезжанию в гулком коридоре. Искра ждала, что дядька спросит, кто звонит, но он открыл дверь, удивленно вытаращил глаза. Смущенно затоптался на месте.
— Пардон…
— Добрый вечер. Я из Самгородка, от тети Ивги. Письмо вам привезла.
— Прошу, заходите, — распахнул он настежь двери, а сам шмыгнул куда-то в кухню или ванную, оставив Искру на пороге.
На девушку пахнуло запахом табачного дыма, олифы и псины, хотя в коридоре было чисто и убрано. На стене висела шинель с погонами флотского офицера, а рядом демисезонное пальто. Тут же — мичманка с крабом и светлая кепка. Морской черный плащ и синий — гражданский. Можно было подумать: дядя то и делал, что переодевался из военного в штатское и наоборот.
Он появился, одетый во флотскую форму. Синий китель, отутюженные брюки, блестящие пуговицы и такие же башмаки. Как на парад вырядился. Прищелкнул каблуками, поклонился:
— Прошу в комнату, и давайте знакомиться. Капитан второго ранга в запасе Марчук. Служил в отделе кадров флота, а теперь тут. С кем имею честь?
— Искра Величай. Племянница тети Ивги, — девушка подала ему письмо.
— Говорите — Искра? Это что ж за имя такое? Неужели отсюда: «Из искры возгорится пламя»?
— Не знаю…
— Прошу садиться, — показал на стул Марчук. — И не удивляйтесь этому беспорядку. Живу один.
И словно спохватившись, крикнул кому-то в коридор:
— Боцман! Ходзь тута!
Из ванной вылетел огромный, как теленок, дог, косо взглянул на девушку.
— Не трогать! Свои! Командир корабля! — приказал ему Марчук, объясняя Искре: — Вот так вдвоем и живем. Умница пес. Вот скажу: «Командир корабля», — так он тут же ластится, руки лижет. А только крикну: «Старпом!» — сразу взъерошится, залает, готов разорвать. На кораблях матросы часто недолюбливают старпома, вот и я приучил собаку…
Он говорил это и одновременно читал письмо тетки, а Искра незаметно осматривала комнату. Железная кровать с солдатским одеялом. Этажерка с книгами. На тумбочке телевизор, на стенах масса морских пейзажей. Акварели и масло. Возле окна, на мольберте, большая картина. Какие-то цеха у моря светятся высокими окнами. Синий вечер. Тут же и палитра с красками, кисти. Так вот почему пахнет олифой.
— Не удивляйтесь, — оторвался от письма Марчук. — Я люблю рисовать море и корабли. А теперь вот хочу наш ткацкий комбинат нарисовать. Ночью, когда он светится всеми окнами. Море. Ночь. Далеко на горизонте корабли. Работа не закончена.
Он снова углубился в чтение, глубокомысленно изучая письмо, словно чрезвычайно важный секретный документ, которых в свое время вдоволь начитался на флотских кораблях. Но в письме было только несколько строчек.
«Сухарь, — подумала Искра. — Сушеная вобла. И хорошо сделала тетка Ивга, что не вышла за него замуж. Он, наверное, и есть тот старпом, на которого все собаки лают. Неужели он и смолоду был такой, когда ходил с теткой в одну школу в Самгородке, а потом еще было и влюбился в нее? Навряд ли он таким же был — «подсушенный параграф».
— Ну, а как здоровье тети? — наконец спросил он, пряча письмо в боковой карман. — Давно я не видел ее, давно. Постарела? Или до сих пор отплясывает гопака на свадьбах?
— Не знаю, как вам сказать, — ответила Искра и подумала: «Ничего он не сделает. Трусишка. Только напрасно к нему спешила».
— Значит, хотите сделать и свой вклад в общее дело развития нашего шелкоткацкого производства? По призыву собственной совести и сердца, как те комсомольцы, что едут на целину? Так я вас понимаю?
— Почти так.
— А может, тут романтическая подкладочка? Полюбила моряка и прилетела к нему. Или хотела найти моряка, а уж потом влюбиться? Такие к нам тоже, бывает, приезжают…
«Хитрый!» — подумала Искра и произнесла вслух:
— Нет у меня тут ни знакомых, ни моряков, ни старпомов. Приехала, и все. Вы первый, про кого я слышала от тети и с кем только что познакомилась. Больше нет никого и знать никого пока не хочу. Вас это устраивает?
— Вполне, но моя работа по кадрам требует знать много больше. Я привык уже к этому, и потому не удивляйтесь моим вопросам.
— Скажите, вы плавали на боевых кораблях? — вдруг выпалила Искра и сама испугалась своей решительности.
— Это что, взаимопроверка? Зуб за зуб?
— Вы обо мне хотите все знать, а я о вас хотя бы кое-что… Идет? — тихо засмеялась девушка.
Марчук, глухо покашливая, неуверенно кивнул головой:
— Знайте, девушка, что штабные документы флота, особенно его отдела кадров, всегда хранятся на суше, а не в море. Нечего рисковать и пускать их на воду. Это опасно. А я всегда служил при этих документах и головой отвечал за них. При чем же здесь море и боевые корабли? Там, на море, работа оперативная, а у меня штабная, кадровая… Ясно?
— Абсолютно!
— Значит, будем пить чай, дорогая моя землячка?
— Нет, спасибо, — решительно отказалась Искра, взглянув на подоконник. Там, возле палитры, стоял стакан недопитого чая, а в нем полным-полно окурков. Видно, курил, рисуя, и гасил папиросы прямо в стакане.
— Тогда яичницу, а чай потом. Или, может, кофейку?
— Нет. Я уже ужинала.
— Жаль, очень жаль, — вздохнул Марчук. — Вы немного опоздали, Искра. Надо было приезжать раньше. Намного раньше, уважаемая девушка, когда я еще тут был, как говорят, царь и бог.
— А теперь?
— Теперь доживаю последние дни.
— Что с вами? Больны? — преисполнилась сочувствия Искра.
— Нет. Я здоров как бык. Болезни для моряков — явление нетипичное. Вся беда в том, что отдел кадров на комбинате доживает, вероятно, свой век. И моя профессия — проверять людей — гибнет на глазах.
— Ой! Как же теперь будет? Анархия? — встревожилась Искра.
— Не знаю. Ничего не знаю. Сорок лет сидел в кадрах, поседел там, а теперь мне говорят, что все это устарело, что я теперь не имею ни малейшего права. Я не могу ни принять на работу человека, ни освободить его…
— Почему? Разве у вас какое-то другое государство?
— Да нет, страна одна, а только порядки устанавливают новые.
— Кто?
— Вот такие, как вы, ткачи. Теперь они на работу сами принимают, сами и освобождают. А отдел
