корпусах… Неизвестно кем отданное некоторым заключенным распоряжение собирать вещи…
— Я вам говорю, что они собирались покончить с нами в последнюю ночь, — сказал Петер Спаре. — Посадить в «черную Берту», отвезти за город в тихое место и убить. Все было бы шито-крыто, и в день освобождения не было бы среди нас ни Андрея с Ояром, ни многих наших друзей.
— Может быть, двадцать первого июня вообще некого было бы освобождать, — сказал Силениек. — Если бы им удалось увезти первую партию, они взялись бы и за остальных. Бикерниекский лес недалеко. За одну ночь можно было сделать несколько рейсов.
— Выходит, они хотели устроить варфоломеевскую ночь? — сказал Юрис. — А ведь верно — айзсарги и молодчики из штабного батальона были приведены в боевую готовность. Ждали только сигнала, чтобы начать.
— Да, был у них такой план, — ответил Силениек. — Хлопнуть дверью… Теперь это известно. Весь рижский полк айзсаргов был разбит на террористические группы. Каждой группе отвели особый участок, определенное число рабочих семей, которые числились в списках охранки. Если бы они осуществили свой кровавый план, мы в первое время остались бы без кадров и актива.
— Нас тоже не было бы, — заметила Айя.
— Они хотели сломать партии хребет, — сказал Крам. — Вместо старых товарищей пришлось бы идти на ответственную работу начинающей зеленой молодежи, без стажа и знаний.
Участник гражданской войны, Крам любил напоминать о своих заслугах и немного свысока смотрел на товарищей, вступивших в партию после 1930 года. Сам он лет десять как остановился в развитии. Он всегда и во всем требовал крайней прямолинейности. Слишком медленными и осторожными казались ему темпы перестройки за прошедший год. Ему не терпелось видеть молодую, формирующуюся Советскую Латвию такой, какой она должна была стать в результате естественного развития через несколько лет. Будучи сам полнейшим аскетом, он осуждал малейшую человеческую слабость. Кружка пива, новый костюм, танцы в его глазах были блажью, пережитками прогнившего капитализма, от которых надо немедленно освободиться.
И Силениек, и Петер, и другие давно знали нрав Крама. И хотя в тот вечер на столе стояли бутылки пива, они не чувствовали неловкости, когда Крам отказывался от предлагаемого ему стакана. Ояр каждый раз наливал ему лимонаду, чтобы он не оставался в одиночестве.
— Дели с нами грех пополам, — говорил он.
— Почему ульманисовцы отказались от своих намерений? — спросил Юрис, и сам же ответил: — Потому что силенок не хватило. Потому что у тюремных ворот стояли советские танки и Поммер получил предупреждение: «Попробуй только начать, тогда тебе конец».
— Кроме того, генерала Праула в ту ночь вызвали на первое неофициальное заседание совета министров и сказали, чтобы он немедленно убрал с улиц своих айзсаргов, иначе гнев народа сотрет их в порошок, — продолжал Силениек. — В том, что предупреждение не было пустым звуком, Праул убедился на заседании. Могучие советские танки и бронемашины, стоявшие на перекрестках, не обещали ничего хорошего зачинщикам погрома. А таких героев или фанатиков, которые не побоялись бы идти с оружием в руках на верную смерть, у наших противников не нашлось.
— Эта публика всегда трусит в подобные минуты, — сказал Петер.
Когда наговорились о пережитом в ту историческую ночь, Ояр Сникер решил, что все участники вечера настроены слишком серьезно.
— А помните, как мы, под самым носом у надзирателя, играли в карты?
Крам укоризненно взглянул на Ояра, но тот сделал вид, что не замечает этого взгляда.
— Ах да, расскажи, Ояр, — попросил Петер. — Не все ведь знают.
— У нас в камере сидел один веселый парень, по фамилии Пакалнынь. Днем он работал в швейной мастерской. Однажды он проигрался в карты и спустил все свое арестантское богатство. Тогда он поставил на кон свою куртку. Перед самой решающей партией специальная комиссия произвела оценку куртки и составила акт, чтобы все было как полагается. Перечислили карманы, пуговицы, каждую примету и договорились, что в случае проигрыша Пакалнынь обязан в семь часов вечера отдать куртку выигравшему. Председателем комиссии был наш уважаемый товарищ Крам. Ну, куртку Пакалнынь, конечно, проиграл. После этого его увели на работу. Когда он вернулся, его не беспокоили, но в семь часов Крам объявил, что куртку пора отдавать. Однако парень и не подумал с ней расстаться. Он с самым серьезным видом вынул из кармана маленькую-маленькую модель куртки, которую можно было надеть только на мизинец, и положил на стол: «Прошу принять по акту, соответствует ли описи?» Конечно, все было в точности — число карманов, пуговиц, фасон. Тут новый хозяин куртки рассердился: «Чего ты дурака валяешь? Я тебе не кукла!» А Пакалнынь преспокойно отвечает: «Все предусмотрено актом, только размер не обозначили, пусть комиссия решает, кто прав». После долгого обсуждения комиссия вынуждена была признать, что прав Пакалнынь. Правильно, Крам, ты ведь сам объявлял решение?
— А что я мог поделать? — проворчал Крам. — Оставил он нас всех в дураках. Интересно, где сейчас этот Пакалнынь?
— Заведует швейной мастерской, — ответил Силениек. — И хорошо работает. Предприятие уже несколько раз премировали.
— Ну, я желаю ему удачи, — смеясь, сказал Ояр. — Когда соберусь жениться, закажу ему костюм.
— Давно пора, — засмеялся Петер. — Только ты что-то долго невесту выбираешь.
Ояр усмехнулся, пожал плечами и притих. Айя задумчиво смотрела на него. Из всех присутствующих она одна догадывалась о сердечной ране Ояра.
— Когда ты уезжаешь? — спросила она его.
— Завтра вечером.
— Почему ты не зайдешь в райком комсомола? Хочется послушать, как вы живете в Лиепае.
— Как живем, Айя? Каждый день какая-нибудь немецкая машина пролетает над городом.
— И вы им позволяете?
— Зачем позволять! Наши летчики сейчас же подымаются в воздух и просят незваных гостей убраться прочь.
— Ояр… — Айя заговорила тихо, чтобы остальные не слышали. — Руте живется плохо. Правда, она еще крепится, ничего не говорит, но я все вижу.
Ояр сжал губы и опустил голову.
— Приходи завтра в райком. Придешь?
— Сам не знаю, Айя, может быть и приду.
Он примолк и, посидев еще немного, встал из-за стола и, ни с кем не попрощавшись, незаметно вышел. Оглянувшись в дверях, он встретил ласковый, понимающий взгляд Айи.
В ту ночь он долго ходил мимо дома, где жила Рута. Не горел ни один фонарь, черные окна домов глядели в темноту. Редкие машины проезжали с потушенными фарами. Странной, настороженно тихой и призрачной казалась в ту ночь Рига. Проходила проверка противовоздушной обороны.
Ояр не зашел на следующий день в райком комсомола. Он весь день носился по городу, заканчивая оставшиеся дела, а когда все было сделано, сел отдохнуть на скамейку у городского канала и снова, как тогда, в прошлом году, смотрел на величаво проплывавших мимо белых птиц.
На вокзал Ояр пришел за целый час до отхода поезда. Прогуливаясь по пассажирскому залу, он несколько раз подходил к телефону-автомату, но у него так и не хватило решимости позвонить Руте. Когда пассажиров стали выпускать на перрон, он поднялся наверх и занял в вагоне место у окна. Тяжело было у него на сердце. Безумная, страстная мысль, родившаяся в мозгу, не оставляла его. Если бы что-нибудь произошло, если бы налетела буря и перевернула всю его жизнь, всю, до самого основания! Тогда можно будет отдаться стихии, забыть все мелкие горести, целиком переплавить себя в великом горне или погибнуть славной смертью! Что-то должно наступить, что-то должно случиться!
Всю ночь он провел без сна.
В субботу вечером Силениек надолго задержался в райкоме, проверяя, на всех ли предприятиях готовы к завтрашнему рабочему дню. Он допоздна разговаривал по телефону с директорами и парторгами,
