не могла бы сказать, когда именно пришло к ней это понимание — то был долгий процесс, по ходу которого она научилась видеть зловещие признаки, стала бдительной и проницательной. В конце концов, она не смогла больше себя обманывать. Ее сын — алкоголик, и помочь ему невозможно. Она лишь могла дать ему понять, что всегда находится рядом. Что он — что бы с ним ни происходило — может без стеснения опереться на нее.
Она сидела на камне, смотрела, как солнце постепенно погружается в море, и в отчаянии думала, что все стало хуже, когда он спутался с Майей. Какого черта он нашел в этой маленькой шлюшке, которая, случись что, не подаст ему и стакана воды? Майя была привлекательна, но на свете есть и куда более привлекательные женщины, но многие из них соблюдают стиль и приличия, живут по известным моральным нормам. Алан красив, у него хорошая и престижная профессия. Беатрис знала, что многие женщины от него без ума. Почему он должен липнуть к этой твари с Гернси?
Естественно, и на этот раз все пошло криво. В его отношениях с Майей никогда не было ничего хорошего, это видели и понимали все, кроме самого Алана. Майя держалась ровно две недели, а потом снова сорвалась в свой привычный образ жизни. Прошло целых две недели, прежде чем Алан ее наконец раскусил.
Но Мэй, эта наивная дура! Кроме Алана, это был единственный человек, искренне считавший, что Майя может перемениться.
«Как обиделась Мэй, когда я выказала ей свою озабоченность», — подумала Беатрис. Она уверена, что я преувеличиваю. Мэй всегда закипает, когда кто-нибудь плохо отзывается о ее маленькой любимице. До самой своей смерти будет она считать Майю невинной овечкой.
Она замерзла. Солнце скрылось в море, и сразу стало холодно. Небо на западе было еще окрашено в красноватые тона, но на скалы и луга уже наползала темнота. Беатрис очень хорошо понимала, что будет дальше: Алан не ограничится сегодняшним понедельником, он будет напиваться до бесчувствия ежедневно в течение этой и следующих недель. Его секретарша, надежная, порядочная и неболтливая женщина, приложит все силы, чтобы хоть как-то спасти положение, найдет подходящие объяснения, что-то придумает, чтобы оградить своего шефа хотя бы от клиентов, сохранить его репутацию и престиж. Беатрис догадывалась, что с каждым разом это будет удаваться все хуже и хуже. В адвокатской среде наверняка уже давно идут разговоры о том, что с Аланом Шэем творится что-то неладное, и никто не будет заботиться о соблюдении внешних приличий. Никому даже в голову не придет оберегать психику Алана. Вопрос времени, когда начнут разбегаться клиенты. Все зависит от того, насколько часто он будет отменять назначенные встречи. Никто не станет долго этого терпеть. Люди пойдут искать себе другого адвоката, и Беатрис чувствовала, что многие уже так и поступили, просто Алан ей об этом не рассказывает. Майя не только испортит ему здоровье, она окончательно разрушит и его карьеру.
По многолетнему болезненному опыту Беатрис знала, как будут дальше развиваться отношения Алана и Майи. Расставшись с ней, он страдал, как верный пес, а она, сохраняя полное душевное спокойствие, ждала, не отказывая себе в удовольствиях. Она четко знала, что он возьмет ее назад, что будет умолять ее вернуться, когда она того пожелает. Две недели он будет пить, потом снова появится на работе, бледный, больной и жалкий, как призрак, как выходец с того света, отмеченный его неизгладимой печатью, но вынужденный отбывать свой срок в мире живых. Его дом — ад, и нужно лишь небольшое потрясение, чтобы он снова туда вернулся. Он снова начнет тянуть свою адвокатскую лямку, станет «умеренно» потреблять виски, что, как и всегда в таких случаях, позволит ему еще некоторое время продержаться на плаву. Он будет страдать, болеть от одиночества, она снова проникнет в каждую клеточку его тела, его души, сделает его слабым, безутешным и больным. Внутреннее одиночество, охватывавшее его без Майи, было злейшим его врагом, а для Майи — ключом к возвращению. Пока, во всяком случае, исключений не было. Он забывал гордость и чувство собственного достоинства. Она торжественно заверяла его, что изменилась, что она стала лучше, и он безоглядно ей верил, цепляясь за обманчивую надежду, и спешил навстречу следующему падению.
Она встала и еще плотнее закуталась в куртку, но это не защитило от холодного ветра, задувшего с моря. К тому же ее донимал внутренний холод, а от него не спасешься никакой шерстью.
«Хоть бы она умерла», — думала Беатрис, возвращаясь к машине. Отчаяние вызывало острую боль, притупляло ужас этого страстного желания. «Я хочу, чтобы она просто перестала существовать».
Чувствуя себя ничтожной и потерянной, Беатрис села в автомобиль. Ее терзали муки совести. Она виновата в том, что происходит. Алан — ее дитя. Она не смогла защитить его.
Домой ей не хотелось. Она сидела в машине и смотрела в ночь, опускавшуюся на остров.
Они сидели в «Старинном борделе», дешевом, каком-то плюшевом заведении, что вполне соответствовало названию, не обращая внимания на зевки и покашливания официанта, который кругами ходил вокруг них, с нетерпением ожидая, когда они потребуют счет и, наконец, уйдут. В этот поздний час они были единственными посетителями. За вечер в зал зашла еще одна пара. Они быстро поели и ушли. Франке даже показалось, что пять минут назад кто-то сделал громче музыку. Официант хотел затруднить им разговор, выжить их из ресторана.
Собственно, они и так уже не разговаривали в течение получаса. Михаэль заказал коньяк и ожесточенно крутил в руках бокал, словно желая отломить ножку. В бокале оставалась еще капля коньяка, окрашивавшая дно в золотистый цвет.
«Почему он не допивает? — недоумевала Франка. — Это повод для того, чтобы, наплевав на все приличия, продолжать сидеть здесь? Или он хочет удержать здесь меня? Он знает, до какого абсурда я могу дойти в своей вежливости. Я ни за что не встану и не уйду, если мой спутник продолжает есть и пить».
Она приняла таблетку, чтобы пережить вечер, потом села в машину и заехала за Михаэлем в гостиницу. Сначала она хотела предоставить ему выбор ресторана, но Михаэль так давно не был на Гернси, что не ориентировался в кафе, барах и ресторанах. Они поехали к гавани, припарковали машину у тротуара, и пошли по улице, разглядывая вывески. Михаэль вдруг сказал: «Смотри, вон тот ресторан называется „Старинный бордель“! Забавно, правда? Войдем?»
Сегодняшний вечер отнюдь не казался Франке забавным, поэтому она не поняла юмора, но согласилась, так как ей было абсолютно все равно, где есть. Тем более, что они сели у окна, из которого открывался красивый вид на замок Корнет. Хотя, в принципе, и это не играло никакой роли. Речь шла о разводе, и удобства имели лишь второстепенное значение.
Михаэль сначала попытался завести светскую беседу, заговорив о погоде, об острове и менталитете местных жителей.
— В гостинице одна дама только что сказала мне, что девятого мая на острове будет праздник, — сказал он. — Шествия, парады, цветы. Может быть, нам побыть здесь неделю и посмотреть на это торжество? Конечно, по работе я не могу себе это позволить, но неужели я не заслужил права хоть ненадолго стать двоечником — просто закрыть глаза и ни о чем не думать… Как ты к этому относишься?
В такой момент ей пришлось во второй раз вернуться к своей теме.
— Я не хочу ничего с тобой праздновать, — сказала она, — я хочу обсудить детали нашего развода.
Официант принес еду, и Михаэль замолчал, хотя официант наверняка не понял бы ни слова из их разговора, который они вели по-немецки.
— Ты возбуждена и взволнована, — сказал Михаэль, когда официант отошел, — ты впуталась здесь в какие-то дела… Поэтому я считаю совершенно недопустимым то, что ты просто сбежала и приехала сюда. Я понимаю, что моя… моя измена тебя разозлила, — он задумчиво поковырялся вилкой в тарелке.
— Мне очень жаль, — сказал он наконец. Любой, кто его знал, мог оценить неповторимость момента. Франка не помнила, чтобы Михаэль когда-нибудь извинялся — перед кем бы то ни было.
— Это было неправильно с моей стороны, я сильно тебя обидел. Я покончу с этим делом, оно никогда больше не повторится.
— Михаэль…
Он поднял руку.
— Момент. Хочу еще добавить, что в таких ситуациях бегство — не выход из положения.
