«Конечно, — подумала Франка, — он говорит так, потому что это был первый и единственный мой правильный поступок за все время нашей совместной жизни».
— Это очень плохо, замыкаться в себе и бесконечно думать. Я могу понять, что ты хочешь отдалиться, побыть в одиночестве. Но когда человек оказывается в плену своего сознания, ему в голову начинают лезть глупые мысли. Возникает порочный круг. Так получилось и у тебя. Ты думаешь о разводе — но это же просто чрезмерная реакция.
Франка отодвинула от себя тарелку. При всем желании она не могла сейчас даже думать о еде.
— Это не чрезмерная реакция, и я не задумывала никакого плана в «плену моего сознания», как ты это назвал. Факт заключается в том, что еще сегодня утром я и не помышляла о разводе. Это решение пришло ко мне в ту секунду, когда ты вошел в дверь… — она задумалась, как облечь в слова свои чувства. — Именно в ту секунду я поняла, что нам надо расстаться. Пойми, я не стала раздумывать. Это было знание. Мне не надо было над ним раздумывать. Мы просто не можем больше быть вместе.
— Боже мой, но это еще хуже! — Михаэль тоже отодвинул от себя тарелку и закурил сигарету. — Это как короткое замыкание. Тебе в голову стрельнула какая-то мысль, мысль, чреватая тяжкими последствиями. Ты же воображаешь, что речь идет о непререкаемом знании и — бах! Ты твердишь мне о разводе и не желаешь со мной разговаривать!
— Если бы я не хотела с тобой разговаривать, мы не сидели бы сейчас здесь. Конечно, после десяти лет совместной жизни невозможно расстаться молча. Мы можем говорить, но это не изменит моего решения. Потому только, что я — даже если бы сильно захотела — просто не смогла бы его изменить. Я не могу! Из этого ничего не выйдет. Пойми, наконец, даже в чисто телесном отношении я не могу оставаться с тобой.
Он обеспокоенно посмотрел на нее.
— Ты не хочешь больше со мной спать? Но мы и так очень редко…
— Речь идет не о сексе! — она так и знала, что он превратно ее поймет. — Сегодня утром у меня были все телесные симптомы реакции страха. У меня вспотели ладони и подогнулись колени. Мне стало трудно дышать. Я заметила, что… Господи, Михаэль, но это же ненормально! Ни одна женщина не должна так себя чувствовать, когда в дом входит ее муж.
— Конечно, нет, но разве это не твоя обычная реакция на все, что угодно? Я, на самом деле, готов принять на себя большую часть вины…
«Именно к этому ты и не готов», — подумала Франка.
— …но я никогда не соглашусь с тем, что это реакция именно на меня. Ты на все так реагируешь. Такова ты сама! Склонная к панике, боязливая, нервная — и прости меня — истеричная. В этом была причина твоей профессиональной неудачи.
— Но даже если это и так, то, по крайней мере, с тобой я должна была чувствовать себя защищенной. Или я не права?
— Да, это было бы прекрасно. Я думаю, что многое сделал, чтобы внушить тебе это чувство, — он обиженно посмотрел на нее, оскорбившись тем, что она не оценила по достоинству его усилий. — Но, очевидно, от этого не было никакой пользы. Ты всегда отказывалась от моей помощи. Я пытался тебя поддержать, объяснял тебе, что стал бы делать на твоем месте, а от чего бы воздержался… Но каждый раз ты упрекала меня в том, что я вожу тебя на помочах и чрезмерно опекаю. Что бы я ни делал, тебе было не по нраву.
Франка снова ощутила головную боль, она была пока слабой, это было лишь легкое дуновение боли, но Франка знала, что теперь она не пройдет, а будет с минуты на минуту усиливаться. У нее всегда болела голова, когда Михаэль начинал на нее нападать. Может быть, боль возникала от его напористости, а может, от вечных упреков, которые он высказывал, независимо от темы разговора. Ее страшно удивляло, что он не замечает, что весь этот разговор не имеет ни малейшего смысла, что их отношения зашли в безнадежный тупик.
«Но он не замечает этого, — думала Франка, — потому что никогда не страдал от их брака. Его никогда не унижали. Он никогда не ждал нападения, ощущая свою полную беззащитность. Ему никогда не приходилось изо дня в день ставить под вопрос смысл своего существования. Он никогда не страдал грызущей головной болью. Он всегда был неизмеримо сильнее».
Между тем, официант заметил, что они оба не притронулись к тарелкам, и поспешил к их столу.
— Вам не нравится еда? — спросил он. — С ней что-то не в порядке?
— Просто мы не голодны, — проворчал Михаэль. — Уберите их.
— Но…
— Я сказал, уберите. И принесите мне выпить что-нибудь крепкое!
Официант забрал тарелки и отошел прочь. Михаэль нервно курил, делая торопливые глубокие затяжки.
— Я не понимаю, что происходит, — сказал он, — но здесь, на Гернси, у тебя почему-то появилась мания величия. Ты слишком много о себе вообразила! Ты же совершенно неспособна жить одна. Ты неделями не могла появляться даже в супермаркете, потому что там у тебя начинались панические реакции. Поэтому ты решила вообще туда не ходить. Ты, наверное, умерла бы с голода, если бы я не приносил продукты. Ты сама подумай, как может хотеть самостоятельной жизни женщина, которая не может высунуть нос за дверь, если не проглотит предварительно успокаивающую таблетку.
— Тем не менее, на Гернси я вполне спокойно живу одна, — напомнила ему Франка, — и, веришь ты или нет, но я сама хожу в супермаркеты. Сейчас я сижу с тобой в ресторане и не ощущаю никакой паники.
— Наверное, ты приняла таблетку.
— Да. Но я и раньше их принимала, и тем не менее никогда не могла себе позволить пойти в ресторан.
«Мне надо поесть, — подумала она. — От голода усиливается головная боль. Но есть я сейчас не смогу».
— Гернси — это маленький замкнутый мирок, который, очевидно, внушает тебе чувство защищенности, — сказал Михаэль, — но это обманчивое чувство. Рано или поздно тебе придется вернуться в нормальную жизнь, и у тебя снова возникнут те же проблемы.
— Может быть, я останусь на Гернси, — сказала Франка.
Опешив, Михаэль не мигая уставился на жену.
— На Гернси? Что ты собираешься здесь делать?
— Жить.
— Жить? Позволь мне узнать, на что?
— Какое-то время я смогу жить после того, как мы поделим имущество. А потом я посмотрю.
— Ага, наконец-то ты заговорила открытым текстом. Ты хочешь денег.
— Думаю, что половина нашего имущества причитается мне. Это так.
— Да, это, конечно, тебе подходит. Ты хочешь сделать меня нищим, а потом заняться поисками. Наверное, ты надеешься получить больше, чем половину. Но я…
Боль в голове стала оглушительной. Такой сильной головной боли у нее давно не было. Ей казалось, что какой-то зверь вцепился острыми когтями в ее скальп.
— Я не хочу получить больше, чем мне положено, — с трудом произнесла она. — Но об условиях мы можем поговорить и позже. Как-нибудь мы придем к согласию. Думаю, нам стоит попытаться достойно и прилично пережить развод.
Михаэль закурил следующую сигарету. Кожа вокруг его носа слегка пожелтела, а это был признак сильного волнения.
— Это невозможно понять, — сказал он, — это просто невозможно понять! Мы сидим на каком-то богом забытом острове вечером первого мая и говорим о разводе! Я не могу в это поверить!
— Когда-нибудь мы оба почувствуем большое облегчение, освободившись друг от друга.
Она порылась в сумочке, достала таблетку аспирина и бросила ее в стакан с водой.
— Прости, но мне надо принять таблетку.
С этого момента за их столиком воцарилось молчание, время от времени прерывавшееся обвинениями и жалобами Михаэля, который самыми мрачными красками рисовал будущее Франки. В
