дату этой церемонии, иначе я?..
— Вы… вы?..
— Иначе я убью негра. Нужно что-нибудь повторить?
Лютер посмотрел ему в глаза:
— Нет.
— Великолепно. — Он выпустил Лютера и снял китель. — Парни, скидывайте форму, вы оба. Давайте-ка, подсобим Лютеру с этой штукатуркой. Не все же человеку делать одному.
Глава тридцатая
Дом на Кей-стрит словно съежился, усох. Казалось, все комнаты сузились, потолки провисли, и на месте Норы образовалась пустота и какая-то недобрая тишина. Так было всю весну, и стало чувствоваться еще сильнее, когда до Коглинов дошли слухи, что Дэнни взял Нору в жены. Мать то и дело мучилась мигренью. В тех редких случаях, когда Коннор не работал — а работал он в последнее время прямо-таки круглые сутки, — от него пахло спиртным и настроение у него было такое скверное, что Джо предпочитал держаться от него подальше. С отцом было еще хуже: пялится и пялится на кого-нибудь, а вроде и не видит. Однажды Джо не выдержал и спросил:
— Чего-нибудь от меня нужно, пап?
Веки отца взметнулись вверх.
— Что-что, сынок?
— Вы на меня смотрите, сэр.
— Не смей мне дерзить, мальчик.
Джо опустил глаза. Он, похоже, никогда еще не решался так долго выдерживать отцовский взгляд.
— Хорошо, сэр.
— А ты совсем как он, — изрек отец и развернул утреннюю газету, громко хрустнув страницами.
Джо не стал спрашивать, о ком это: и так ясно. После свадьбы Дэнни он сам, вслед за Норой, попал в список предметов, о которых запрещается говорить. В свои двенадцать лет Джо уже отлично понимал, что этот список возник задолго до его рождения и содержит много тайн рода Коглинов: в него входило все, что могло скомпрометировать семью. Например, родственники, которые неоднократно прилюдно напивались (дядя Майк), которые женились без церковного обряда (кузен Эд), совершили преступление (кузен Оуин, где-то в Калифорнии), покончили с собой (он же), прижили внебрачных детей (тетя в Ванкувере; ее так прочно отлучили от семьи, что Джо даже не знал ее имени; она существовала, точно крошечная струйка дыма, которая пробивается в комнату, прежде чем кто-нибудь догадается закрыть дверь поплотнее). Блуд, насколько понимал Джо, был пропечатан в самом верху этого списка жирными буквами. Все, что с ним связано. Любой намек на мысль о нем.
Деньги никогда не обсуждались. То же самое касалось всяких причуд общественного мнения и современных нравов, то и другое без долгих размышлений объявлялось антикатолическим и неирландским. В списке имелись десятки других пунктов, но о них можно было узнать, только если случайно о чем-то упомянешь — и тогда-то с первого взгляда поймешь, что вступил на минное поле.
Джо больше всего скучал по Дэнни именно потому, что брату на этот список было наплевать. Брат в него не верил. Он заговаривал за обеденным столом о женском равноправии, о дебатах относительно длины женских юбок, спрашивал у отца его мнение насчет участившихся линчеваний негров на Юге и почему, мол, Католической церкви потребовалось восемнадцать веков на признание того факта, что Дева Мария и вправду была девой.
— Немедленно прекрати! — крикнула как-то на него мать, и глаза у нее наполнились слезами.
— Посмотри, что ты натворил, — сказал отец.
Ну ничего себе: одним махом накрыть два самых опасных пункта из списка — погрешимость церкви и блуд.
— Извини, ма, — отозвался Дэнни и подмигнул Джо.
Боже ты мой, как Джо не хватало этого подмигивания.
Дэнни появился у школы прихода Врат Небесных через два дня после свадьбы. Джо увидел его, выходя после уроков с одноклассниками. Дэнни был без формы и стоял, прислонившись к кованой железной ограде. Джо постарался внешне сохранить хладнокровие, хотя от горла до самых лодыжек прокатилась волна жара. Он вышел за ворота вместе с друзьями и как можно непринужденнее повернулся к Дэнни.
— Купить тебе франкфуртер, брат?
Никогда раньше Дэнни его не называл «брат». Всегда только «братишка». Джо почувствовал себя так, словно в одну секунду вырос на целый фут, хотя что-то в нем тут же захотело, чтобы все оставалось как раньше.
— Еще спрашиваешь.
Они пошли к «Закусочной Сола». Сол только недавно вернул франкфуртеры в меню. Всю войну он отказывался это делать, потому что название звучало чересчур по-германски, и, как и в других заведениях общепита, франкфуртеры у Сола стали «сосисками свободы». Но теперь, когда немцев побили, никто в Южном Бостоне не возражал против немецкого и большинство кафе старались угнаться за этой новой модой, запущенной с подачи «Джо и Немо», хотя в свое время тех и обвиняли в антипатриотизме.
Дэнни взял по два, и они уселись на каменную скамейку перед закусочной. Ели, запивая коричневым пивом из бутылочек и поглядывая по сторонам. В воздухе уже вовсю пахло летом.
— Ты уже слышал, — проговорил Дэнни.
Джо кивнул:
— Ты женился на Норе.
— Еще как. — Он откусил кусочек сосиски, поднял брови и вдруг засмеялся, даже не начав жевать. — Жалко, тебя не было.
— Правда?
— Нам обоим тебя не хватало.
— Ага.
— Но наши никогда бы не позволили.
— Я знаю.
— Вот как?
Джо пожал плечами:
— Да ничего, они смирятся.
Дэнни покачал головой:
— Не смирятся, брат. Нет.
Джо хотелось плакать, но он улыбнулся, отхлебнул пива.
— Смирятся. Вот увидишь.
Дэнни прикоснулся ладонью к его щеке. Джо не знал, как ему поступить: такого никогда раньше не было. По плечу хлопнешь, это бывает. Или слегка ткнешь под ребра. Но
— Пока, брат, ты какое-то время будешь в этом доме сам по себе.
— А можно мне к вам в гости? — Джо сам услышал: голос у него сорвался. Он опустил взгляд на франкфуртер, но, к счастью, слез на нем не было. — К тебе с Норой?
— Конечно. Только если наши узнают, тебе здорово влетит.
— Они и так все время собачатся, — заметил Джо. — Того и гляди, лаять начнут.
Дэнни рассмеялся — смехом, который тоже походил на лай.
— Ты потрясающий парень, Джо.
Джо почувствовал, что лицо у него вспыхнуло.
— Тогда почему ты меня бросил?
