ушей, черт побери. Он увидел, как Джо расслабился, как во взгляде матери погасло смущение. Он загнал улыбку и в глаза, ощутив, как они расширяются в глазницах. Теперь подними рюмку.
— Это же прекрасно! — Подними повыше. — Поздравляю вас обоих. Я так за вас рад.
Коннор засмеялся и вскинул вверх собственную рюмку.
— За Коннора и Нору! — загрохотал Дэнни.
— За Коннора и Нору! — Все подняли рюмки и, потянувшись друг к другу, чокнулись над центром стола.
Нора встретила его, когда он выходил из отцовского кабинета, налив себе очередную порцию скотча.
— Я пыталась тебе сказать, — произнесла она. — Вчера три раза звонила тебе.
— Меня не было до шести.
— А-а.
Он хлопнул ее по плечу:
— Да нет, все отлично. Потрясающе. Уж как мне приятно.
Она потерла плечо:
— Я рада.
— Когда церемония?
— Мы думаем, семнадцатого марта.
— День святого Патрика. Елки-палки, да у тебя к следующему Рождеству уже может поспеть ребенок!
— Может.
— Да что там — близнецы! — продолжал он. — Вот будет здорово, а?
Он осушил рюмку. Она смотрела ему в лицо, словно что-то пытаясь в нем отыскать. Он понятия не имел, что именно. Что там теперь искать? Все решения явно уже приняты.
— А ты… — начала она.
— Что?
— Ты не хочешь… не знаю, как сказать…
— Тогда не говори.
— Не хочешь что-нибудь спросить?
— Не хочу, — ответил он. — Пойду еще налью. А тебе?
Он прошел в кабинет, разыскал графин, отметил, как в нем мало осталось с тех пор, как он прибыл сюда днем.
— Дэнни.
— Не надо. — Он с улыбкой повернулся к ней.
— Что не надо?
— Произносить мое имя.
— Почему я не могу?..
— Так, словно оно что-то значит, — уточнил он. — Смени тон. Ладно? Больше ничего. Произноси его другим тоном.
Она обхватила рукой запястье, крутанула, потом уронила руки.
— Я…
— Что? — Он приложился к рюмке.
— Я не выношу людей, которые сами себя жалеют.
Он пожал плечами:
— Господи помилуй. Как это по-ирландски.
— Ты пьян.
— Я только начал.
— Мне жаль.
Он рассмеялся.
— Правда жаль.
— Можно у тебя спросить… Ты знаешь, что старик принюхивается к твоей давней истории, еще той, заокеанской. Я тебе говорил.
Она кивнула, не сводя глаз с ковра.
— Поэтому ты торопишься со свадьбой?
Она подняла голову, поймала его взгляд, но ничего не ответила.
— Ты в самом деле думаешь, что, если семья узнает о твоем ирландском замужестве после свадьбы, это уже не страшно?
— Я думаю… — Она говорила так тихо, что он с трудом разбирал слова. — Я думаю, что, если я выйду за Коннора, твой отец от меня не отречется. Он сделает все, что в его силах, все, что необходимо.
— А ты так боишься, что от тебя отрекутся?
— Я боюсь, что останусь одна, — произнесла она. — Что опять буду голодать. Что буду… — Она покачала головой.
— Что?
Она снова опустила взгляд на ковер:
— Беспомощной.
— Господи, Нора, ты так здорово умеешь приспосабливаться, — он фыркнул, — что от тебя аж блевать охота.
— От меня… что? — переспросила она.
— Хочется заблевать весь ковер.
Она рванулась к графинам, так что юбка со свистом взметнулась, и налила себе ирландского виски. Проглотила половину рюмки и повернулась к нему:
— Мальчик, кто же ты на хрен после этого?
— Вот это ротик, — восхитился он. — Очаровательно.
— Тебя от меня тошнит, Дэнни?
— Сейчас — да.
— И почему же?
Он подошел к ней. Ему хотелось схватить ее за эту гладкую белую шею. Хотелось выесть ей сердце, чтобы оно больше никогда не выглядывало из ее глаз.
— Ты его не любишь, — произнес он.
— Люблю.
— Не так, как ты любила меня.
— Кто сказал, что любила?
— Ты сама.
— Это ты говоришь.
— Нет,
— Отпусти сейчас же.
—
— Отпусти. Убери руки.
Он прижался лбом к ямочке между ее ключицами. Он чувствовал себя более одиноким, чем когда взрывом пробило пол участка на Салютейшн-стрит:
— Я тебя люблю.
Она оттолкнула его:
— Ты любишь себя, мальчик. Ты…
— Нет…
Она схватила его за уши и посмотрела на него в упор:
— Да. Ты любишь себя. Всю эту бравурную музыку. А у меня нет слуха, Дэнни. Я не могу с тобой это разделить.
Он выпрямился, с силой втянул воздух сквозь ноздри:
— Так его ты любишь? Любишь?
