— И что произошло потом? – поторопила я. – Ведь… Самарина в шестьдесят пятом и умерла?
Отставив стакан, Андрей очень внимательно посмотрел мне в глаза и отозвался, понизив голос:
— Она не просто умерла. Вскорости после того, как Максим Петрович выставил ее из дома, ее нашли повешенной в заброшенной избе посреди леса. Позже этот участок отгородили от усадьбы воротами, потому как супруга Максима Петровича, носившая в то время под сердцем вас, Наталья Максимовна, очень напугана была произошедшим и желала всеми способами отдалить от себя это ведьмино логово.
Я невольно поежилась, понимая, что Андрей говорит о той самой избе, где мы застали Лизавету. Снова я посмотрела на Натали, но она выглядела не столько напуганной, сколько негодующей:
— Андрей! – сказала, наконец, Натали, хмуря брови. – Что вы такое говорите? Папенька не мог просто взять и выставить беззащитную женщину из ее родного дома!
Андрей развел руками, желая, наверное, сказать что-то в защиту Эйвазова, но его опередил Вася, снисходительно обращаясь к сестре:
— Брось, Натали, business as usual[30] – здесь уж не до сантиментов. Да и ведь я тоже помню эту Самарину-помещицу – ведьма она и была. Такую сцену устроила, когда мы с вещами приехали: трое мужиков пытались ее утихомирить – так они с нею едва управились. Ужасная женщина, ей-богу. Как сейчас помню – колотит она мужика шваброю, а сама страшные проклятия отцу кричит. Твою маменьку, Наташа, потом нашатырем в чувства приводили.
— Да-да, - подхватил Андрей, - и мой батюшка в тот день у вас был – именно так он и описывал эту женщину.
— А что за проклятия были, Васенька? – спросила, ни жива, ни мертва от страха, Натали.
— Не помню, право, - отмахнулся, морщась, тот, - глупости это были какие-то…
— Самарина прокляла Максима Петровича, - ответил за него Андрей хоть и с неохотой, - и пообещала еще… - он снова оглядел присутствующих, как будто, не решаясь сказать, - что после смерти Эйвазова и дети его проживут недолго.
— Полно вам, Андрей Федорович, девиц стращать… - в этот момент даже я вздрогнула, поскольку из дверей раздался голос Лизаветы Тихоновны. Кажется, никто не слышал, как она появилась.
Эйвазова во всеобщей тишине прошла по веранде, приблизившись к Андрею с незажженной папиросой в пальцах, и тот поспешно чиркнул для нее спичкой.
— Выдумали ведьм каких-то… - в этот момент она обернулась, скользнув по мне взглядом, от которого мне стало не по себе, а после сказала равнодушно: – глупости все это, не бойся, Наташа.
— А я и не боюсь! – бойко, тщательно скрывая страх, отозвалась Натали, как будто бросая вызов этой женщине.
А та открыто усмехнулась.
Лизавета снова прошла меж всеми и встала, обернувшись в сторону ночного парка. Лунный свет падал на ее точеный профиль, волосы и открытую прической шею – Эйвазова была все же очень красивой женщиной. Было бы даже странно, если б она до сих пор хранила верность своему мужу, больше годящемуся ей в отцы – отчего я не задумывалась об этом раньше? Выпуская дым, она отставляла руку с папиросой столь небрежным и одновременно изящным движением, что у меня даже мелькнула глупая мысль выучиться курить, чтобы иметь причину держать руку так же. И, наверное, это было одно из тех движений, который мужчины находят очень соблазнительными, но теперь я понимала, что никакая это не природная ее грация, как я думала раньше, а старается Лизавета для вполне конкретного субъекта.
Тотчас я перевела взгляд, чтобы убедиться, что Ильицкий ловит каждый ее поворот головы, и – даже испугалась, потому как смотрел он не на Лизавету, а на меня. Смотрел с усмешкой, как будто дословно знал, о чем я думаю.
А потом он заговорил, отвлекая всех с любопытством рассматривающих сейчас Эйвазову:
— Андрюша, - сказал Ильицкий, - а мне вот еще что любопытно: не было ли у ведьмы-Самариной детей? Наследников, стало быть.
Признаться, этот вопрос интересовал и меня.
— Я вот почему интересуюсь, Андрюша, – продолжал Ильицкий, - здесь, в усадьбе, цыган один ошивается, Гришка, так вот он брешет, будто он кровный сынок Самариной.
— Это исключено, Женя, - поморщился Андрей, - сын у Самариной действительно был, да только с детства болезненным очень рос и сам умер вскорости после матери. Я это точно знаю, потому как мой отец его лечил, а после давал деньги на похороны ребенка.
— Да? – скептически изогнул бровь Ильицкий. – А вот цыган однажды показывал мне перстень золотой, который ему якобы от маменьки достался. Да и чернявый он такой же, как Самарина. Это ведь ее портрет висит на втором этаже в коридоре?
— Ее, - с улыбкой кивнул Андрей, - но ты слышал, что я сказал: мальчик умер. Это факт, а остальное все деревенские байки.
— Я вам больше скажу, Евгений Иванович, - заговорила снова Эйвазова, повернув голову в профиль, - ежели вы в воскресный день выйдете к церкви, то там «дети Самариной» через каждые два шага стоят и милостыню просят. Все чудом спасшиеся. Да там не только сыновья, но и дочери, и племянники, и дедушки даже…
— Да-да, - хмыкнул Вася, - а однажды я на саму Самарину наткнулся – так, по крайней мере, дама утверждала и тоже показывала медяшку какую-то, которую выдавала за перстенек фамильный и золотой.
— Что ж я, по-вашему, Василий Максимович, медь от золота не отличу? – упорствовал Ильицкий. – Перстень был золотой, старинный, с монограммой «М» — Маслова, стало быть. А интересовался ли кто- нибудь, какое отчество у Гришки? – он вопросительно оглядел присутствующих, но никто, разумеется, не знал отчество цыгана. Ильицкий изрек тогда: - Тимофеевич он. А ведь мужа Самариной тоже звали как-то на «Т»…
И он снова посмотрел отчего-то на меня.
— Евгений Иванович, - не выдержала я в этот момент и задала вопрос и впрямь меня интересовавший: - позвольте полюбопытствовать, откуда у вас столько знаний о чете Самариных?
— Так о Самариной здесь все знают! – не моргнув глазом, отозвался Ильицкий. – Хоть Дашутку нашу спросите, хоть кого из прислуги – они вам еще поболе Андрея Федоровича расскажут. А что касается имени мужа Самариной – так на местном кладбище его могилу издалека видно, барская ведь. Там табличка с его фамилией и инициалами – вот полного имени только нет.
Я призадумалась над его словами, отметив, что полное имя при желании можно узнать в церковно- приходских книгах в местном храме.
— А ведь Самарина, кажется, и впрямь звали Тимофей… - задумчиво произнес, меж тем, Андрей. – Но откуда у Гришки взялся перстень можно лишь догадываться. Сын Самариной умер, на том же кладбище есть его могила.
— Есть, - согласился Ильицкий, - да только кто-нибудь с фантазией – Лидия Гавриловна, например – хоть сейчас вам предложит версию чудесного спасения юного Самарина. Или даже две версии, - добавил он, уже явно издеваясь.
Ильицкий почти все это время смотрел на меня, не переставая улыбаться с некоторым злорадством. Для меня очевидным было, что отнюдь не история Самариных его сейчас интересует, а все еще моя несчастная брошка: тандем из имени «Софья» и буквы «Т». Наверняка самая невинная из его мыслей была о том, что я просто-напросто украла эту брошь у кого-то.
Однако после многообещающего заявления Ильицкого о моих якобы фантазиях, глаза всех слушателей обратились на меня.
— У вас и правда есть версия? – уточнил Андрей со смехом, кажется, ожидая от меня шутки в ответ.
Действительно вполне можно было бы отшутиться. Вот только со стороны Ильицкого явно был вызов, не принять который я не могла.
— Есть, - скромно улыбнулась я, - только Евгений Иванович не прав – у меня есть три версии. Первая и самая очевидная, что у Самариной имелся второй сын, который остался жив; вторая – что ваш отец, Андрей, выходил все же мальчика, но по каким-то причинам скрыл это даже от вас; а третья… - я не сводила взгляда с Ильицкого, - что какая-нибудь дама лишилась самого дорогого в своей жизни: допустим,
