— Князю нужно было не столько услышать мое предсказание, сколько поговорить. Бедный мальчик, мне жаль его.
— Так, может, и мне нужно поговорить, – уже уверенней я прошла в комнату и села напротив Лизаветы, цепко глядя в ее глаза.
— Хорошо, - сдалась та. - На что же вам погадать? На любовь?
Она скептически изогнула бровь.
— Допустим.
— А здесь и карты не нужны: интересующий вас человек вас не любит. Неужели вам это не понятно?
— Думаете, вас он любит?! – отозвалась я с явным отчаянием в голосе, чему сразу устыдилась.
Она же только усмехнулась моему выпаду:
— Он добр ко мне и жалеет меня. А жалость – искренняя, идущая от сердца – по сути уже и есть любовь. Запомните на будущее, Лида, хотите понравиться мужчине – дайте ему возможность пожалеть и защитить вас. Вы же не только даете всем вокруг понять, что в защите не нуждаетесь, но и нападаете сами. Соперничать с мужчинами – ну и глупость, право. Может, это и весело, конечно, но лишь на первых порах. Он, к счастью, это понимает, потому никогда с вами не останется.
Меня как будто обожгли ее последние слова, и я резко отозвалась:
— Посмотрим!
Эйвазова снова улыбнулась, холодно глядя на меня своим пронизывающим взглядом. А потом опустила глаза на карты, выложенные на столе фигурой. Она перевернула в полной тишине две или три – последней оказалась уже знакомая мне «Le morte».
— Смерть… - шепотом произнесла Эйвазова, двигая по бархатной скатерти карту ко мне. – Выпала в вашем раскладе на этот раз, Лида. Слишком часто эта карта попадается в последнее время, не находите?
— Вы мне угрожаете?
— Я вам всего лишь предсказала будущее.
Она подняла на меня глаза – ясные, сухие и строгие:
— Зачем он вам, Лида? Вы только намучаетесь с ним. Послушайтесь моего совета и найдите себе хорошего мужчину – вы молоды, красивы, предприимчивы, для вас это не составит труда. Женя не для вас.
Я утомленно вздохнула и теперь уже точно захотела уйти из этой комнаты, потому что ее советы это последнее, что я хотела бы слышать. Не знаю, зачем я вообще пришла к ней.
— Доброй ночи, Лизавета Тихоновна.
Я поднялась и направилась к двери.
— Доброй ночи, Лида, доброй ночи… - пропела та в ответ, не поднимая даже головы.
Глава XXVIII
За завтраком Василий Максимович оповестил всех, что немедля уезжает в Псков, где задержится на несколько дней – встретиться с адвокатом и подготовить документы для подачи иска в суд. Однако мне показалось, что настроен он не так решительно, как я думала прежде, в каждом его движении чувствовалась какая-то нервозность.
Впрочем, «оповестил всех» – это громко сказано: к завтраку вышли только мы с Натали, Людмила Петровна и князь Орлов.
Эйвазова, как ни странно, даже теперь, став единоличной хозяйкой усадьбы, не спешила заявлять о своих правах, предпочитая отсиживаться в личных комнатах. А вчера, когда Людмила Петровна устроила форменную истерику со слезами, что ее-де лишили крова над головой и сейчас выгонят на улицу, та молча и со снисходительной улыбкой выслушала ее стенания, после чего ответила:
— Вы можете оставаться в этом доме, сколько вам будет угодно, Людмила Петровна. Это касается, разумеется, и остальных.
О драке между ее сыном и Андреем Людмила Петровна так и не узнала: тем, кто не был свидетелем сцены на заднем дворе, Андрей сухо объяснил, что упал. Он еще и вынужден был слушать ее упреки по поводу того, что ходить нужно аккуратней и смотреть под ноги, а то приходится доктора Берга по всяким пустякам дергать. Зато Натали мне поведала, что когда Людмила Петровна увидела разбитую губу своего обожаемого Женечки, с ней случилась очередная истерика, и она пообещала тотчас выписать рабочих, которые начнут перестраивать эту «ужасную лестницу», с которой, якобы, упал Ильицкий.
— Мама, прекратите! – со слов Натали он впервые в жизни заговорил с матерью раздраженным тоном. – Это не ваш дом, и ничего перестраивать вы здесь не будете. И вообще собирайте вещи – отныне вы будете жить со мной в Петербурге!
А потом ушел, хлопнув дверью, и оставив мать в недоумении и слезах.
Натали, впрочем, тоже не собиралась злоупотреблять гостеприимством мачехи: и сразу после девятин она намеревалась вернуться в Смольный. И даже сравнительно спокойно приняла тот факт, что по окончанию института ей придется идти работать:
— В Большой Масловке есть сельская школа, ее директор, Митрофан Семенович, учил меня латыни, когда я была маленькой… надеюсь, он не откажет принять меня учительницей. Мне понравится, я уверена. Ты же знаешь, как я люблю детей!
— Натали, что ты говоришь такое?! – я отчего-то пришла в ужас от ее слов: - отец оставил тебе приданое: ты выйдешь замуж – тебе не придется работать!
Но подруга только отвернулась к окну и заверила меня пылко:
— Никогда-никогда не выйду замуж! Все мужчины такие… Андрей не любит меня, - она всхлипнула, и я поспешила подойти к ней и обнять за плечи.
— Не все мужчины такие, - я поспешила направить ее мысли в нужно русло, - уверена, где-нибудь нас с тобой уже ждут те самые принцы на белых конях…
Последнее время я редко говорила на родном языке, но эту фразу умышленно произнесла по- французски[37]. Натали, разумеется, меня поняла – только отреагировала странно:
— Даже не говори мне о Мише! – вспылила неожиданно подруга и, стряхнув мои руки с плеч, отошла к другой стене. – Он все ходит и ходит за мной! И молчит! Что ему нужно?
Ильицкого я весь день не видела – у меня создалось впечатление, что он прячется от меня. Да и я не горела желанием увидеться: едва услышав его голос, я старалась скрыться. О чем, собственно, нам было говорить? Вчера ночью он вполне ясно дал понять, что более чем на месяц я его заинтересовать не смогу, а я объяснила, что меня это не устраивает. Какие еще могут быть неясности? Теперь нужно дождаться девятин, уехать в Петербург и, даст Бог, вскоре за каждодневными хлопотами я обо всем забуду.
Лизавета все же была права: зачем он мне? Мало мне своих забот, чтобы мучиться еще и с ним, вечно всем недовольным?
Я даже хотела зайти к Эйвазовой и донести до нее эту мысль, но она меня и на порог не пустила:
— Уходите! – словно сквозь вату донесся до меня ее глухой голос, кажется, она плакала.
— Лизавета, откройте, я хочу сказать вам всего пару слов…
— Я же сказала, убирайтесь вон! – выкрикнула она более звонко, даже истерично. – Оставьте меня в покое!
Почему-то у меня мелькнула мысль, что она снова творит что-то со своими травами… а то и мышами. Судя по голосу, она была сама не своя. Больше я войти не пыталась.
Кажется, Эйвазова так и не вышла из своих комнат до самого вечера и действительно была в дурном расположении духа. Возвращаясь в свою спальню после ужина, я застала у ее двери плачущую Дашу.
— Что случилось? – насторожилась я.
Даша не просто плакала, а тряслась от глухих рыданий. Увидев меня, девушка всхлипнула что-то
