возглавляемый другой сестрой, Стеллой Ошестович, она вызвала Людмилу в свой номер отеля «Клэридж», чтобы преподать урок, как надо работать в отделе информации и рекламы. В штате лондонских служащих на Людмилу уже косо посматривали как на «очередную протеже Мадам». Ян сказал ей, чтобы она не волновалась. «Ее протеже долго не удерживаются, но ее «люди с идеями» — безусловно. Если ты сосредоточишься на проблемах сбыта продукции, ты достигнешь успеха. Я знаю, ты сможешь».
В «Клэридже» был еще один протеже — Патрик О'Хиггинс, который работал уже около года и впервые совершал заокеанское путешествие в качестве дорожного компаньона мадам Рубинштейн. Он оказался милым, веселым ирландцем, в обществе которого Людмила сразу почувствовала себя непринужденно. Он подмигнул ей, когда официант в черной униформе появился с серебряным блюдом польских колбасок и подал их королеве красоты так торжественно, будто потчевал ее самым лучшим паштетом из гусиной печенки.
Чавкая, она сказала между делом:
— Патрик, он разбирается в рекламе. Он знает, што главное — бойко плести вздор, который надо продать. Цветистая похвала в печьяти стоит десяти объявлений. Ти долшна подрушиться с прессой. С умом составь им коммюнике, и сэкономишь им кучу времени. Они ухватятся за это. Все, што говорила мне тогда о пудре, — расскаши Патрику.
Людмила замялась, чувствуя себя не в своей тарелке, не зная в точности, чего именно от нее хочет старая ведьма. О'Хиггинс пришел ей на помощь.
— Здесь совсем иная ситуация, чем в Штатах. — Он с обаятельной улыбкой взглянул на мадам Рубинштейн, примостившуюся на краешке кресла, словно наседка, дожидающаяся, когда ее покормят. — В Штатах собрались корифеи рекламы. Можно, я расскажу Людмиле о некоторых трюках?
Мадам резко кивнула, но едва он заговорил, она его перебила:
— Нет ничьего луше хитрого трюка, штобы превознести товар. Расскажи ей о «Даре небес».
О'Хиггинс воздел руки к потолку и, изобразив трепет крыльев, уронил их вдоль тела, попутно объясняя:
— Когда несколько лет назад духи «Дар небес» были выпущены в продажу, сотни светло-голубых воздушных шаров опустились на Пятую авеню с образцом запаха и запиской, гласившей: «Для вас подарок Небес! Новые духи «Дар небес» Елены Рубинштейн».
Мадам энергично кивнула в знак одобрения.
— Это был чьюдесный трюк! Ми получьили миллионы долларов от широкой рекламы. Были распроданы миллионы флаконов. И они до сих пор продаются. Итак? Скаши Патрику, што ти говорила о пудре.
Пока Патрик изображал, как дождем сыпались на землю светло-голубые шары, Людмила судорожно сочиняла текст.
— Мадам Рубинштейн — самый лучший в мире специалист в области косметики, — начала она дрожащим голосом. — Она заботится о женщинах и об их внешности. Новая пудра «Рубинштейн» ухаживает за кожей, делает ее гладкой, преображая лицо.
— Хорошо. Хорошо! Еще! — Мадам поднялась, тяжело дыша, и, приблизившись, наградила Людмилу увесистым ударом по лопаткам.
С большей уверенностью Людмила продолжала:
— Представители английской аристократии единодушны во мнении, что эта великолепная пудра делает их кожу нежной и сияющей, подобно дрезденскому фарфору…
— Это очьень по-немецки, — проворчала Мадам. — Сделай по-английски…
— Веджвуд, челси…
— Нет-нет-нет. Ми не говорим о чьяшках, тарелках, глиняной посуде…
— Фарфоровый. Фарфоровый блеск, — предложил свою помощь О'Хиггинс.
— Прекрасно! — просияла Мадам. — Патрик, дай мисс… мисс… вот этой девушке литературу. Я хочу, штобы она знала, што мы делаем здесь со своей продукцией.
Через два дня с портфелем, набитым «литературой» — буклетами, рекламными листками, кипами аннотаций и прочими подробными инструкциями по использованию косметики «Рубинштейн», — Людмила прибыла в свой новый кабинет, располагавшийся на административном этаже здания на Гафтон-стрит. Это был, скорее, закуток, чем настоящий кабинет, но, по крайней мере, она была здесь хозяйкой. Она чувствовала, что вот теперь действительно начинается ее карьера в индустрии косметики.
Рано утром в субботу, когда Бенедикт отправился играть в сквош в Ривер-клубе, Хани приступила к процедуре, превратившейся в маниакальный еженедельный ритуал: она просматривала содержимое его портфеля, ящиков стола в кабинете, карманов костюма и пальто. Психоаналитик, которого она теперь посещала дважды в неделю, настойчиво повторял ей, что, если она будет и дальше вести себя подобным образом, ей следует решить заранее, что она сделает в случае, если обнаружит доказательства того, что терзавшие ее подозрения — справедливы.
Разумеется, психоаналитик прав, и она поступала скверно, продолжая обыскивать вещи мужа. Она понятия не имела, как поступит, если найдет то, что искала, — письмо, номер телефона, фотографию, коробок спичек из гостиницы, корешок квитанции, любое свидетельство того, что ее муж до сих пор ей изменяет или хотя бы по-прежнему думает о той чешской шлюхе.
В карманах костюма, который Бенедикт надевал накануне вечером, аккуратно висевшего на вешалке, ждавшего, когда камердинер его погладит, не нашлось ничего предосудительного; ничего — ни в одном из карманов одежды.
Спускаясь вниз, в кабинет Бенедикта, она мельком взглянула на свое отражение в огромном чиппендейловском зеркале, висевшем в коридоре. Ирония судьбы. Она никогда не выглядела лучше. Наверное, она сбросила килограммов пять за прошлый год — то, что у нее никогда не получалось, несмотря на бесчисленные диеты, рекомендованные Элизабет Арден и Гейлорд Хозер. Подруги Хани умоляли ее поделиться секретом. А он был прост. Слишком часто она пребывала в столь подавленном состоянии, что вообще почти ничего не ела. Она прониклась уверенностью, будто обмен веществ в ее организме полностью изменился, хотя доктор уверял, что это невозможно.
Один или два раза она была близка к тому, чтобы открыть правду Бетси, своей давнишней и ближайшей подруге, но слишком позорно и унизительно было все случившееся. Измена вообще — это уже достаточно плохо, но связь с одной из служанок в собственном доме! Как она может признаваться в подобных вещах? Лучше умереть; и временами она действительно думала, что скоро умрет. Неужели когда-нибудь она снова сочтет жизнь достойной того, чтобы жить?
Только Сьюзен, родная, любимая Сьюзен догадалась, что случилось нечто ужасное. Хани, разумеется, не рассказала ей правду, но поняла, что дочь сделала определенные выводы. Возможно, в этом и не было ничего удивительного, поскольку, приехав в первый раз из Парижа навестить родителей, она узнала, что два человека из домашней прислуги, на которых семья более всего рассчитывала, оставили место при загадочных обстоятельствах, плюс явно удрученное настроение собственной матери.
— Это как-то связано с Людмилой, да, мам? — настойчиво выведывала Сьюзен каждый раз, приезжая домой. Однако упорное нежелание матери обсуждать данную тему не возмущало Сьюзен, как опасалась Хани, знавшая, насколько дочь стремится быть в курсе всех событий. Напротив, «тайна», как продолжала называть случившееся Сьюзен, каким-то образом теснее сблизила их. Сьюзен стала намного внимательнее, до такой степени, что порой Хани казалось, будто они поменялись ролями, и она стала дочерью, а Сьюзен — заботливой матерью. Хани страшно ее не хватало.
Без четверти десять утра в Нью-Йорке, без четверти четыре пополудни в Париже. Повинуясь внезапному порыву, Хани взяла телефонную трубку, намереваясь сделать заказ. Потребуется, наверное, не меньше нескольких часов, чтобы связаться с абонентом, так что есть реальный шанс застать Сьюзен дома, когда она будет одеваться на свидание. Слава Богу, она, видимо, счастлива. У нее был мужчина, швейцарский банкир, это все, что Хани знала. Было трудно сказать, любит ли Сьюзен его по-настоящему. Лучше бы она не влюблялась в него слишком сильно, горячо твердила себе Хани, Лучше бы он любил ее больше: это единственный способ избежать боли, которую может причинить мужчина, в браке или нет, значения не имеет.
Бенедикт не знал, что ей известна цифровая комбинация секретного замка его портфеля. Код
