для тебя, все верно!
— Ошибаешься, Бенедикт. Пожалуйста, выслушай меня.
— Я наслушался досыта. Я поверил тебе, когда ты говорила, что между тобой и Фейнером никогда ничего не было. Каким же я оказался дураком. Неудивительно, что он и «Эвери» пытаются уничтожить нас на каждом шагу. Конечно, Фейнер был твоим любовником, которого ты обманула, когда подвернулся я.
— Нет, неправда! — закричала она. — А ты сумасшедший, если считаешь, что Чарльз и я…
Он взмахнул рукой, точно намереваясь ударить ее.
— Я не виню Чарльза. Если бы у тебя был хоть малейший шанс… Но Чарльза привлекали только девушки-ровесницы. Я оттолкнул своего сына из-за тебя. Сьюзен была права во всех отношениях. Неудивительно, что он захотел уйти из «Луизы Тауэрс». Бог знает, как ты, должно быть, вешалась ему на шею, лицемерная сука. А я подозревал своего сына, да простит меня Бог, я позволил тебе восстановить меня против него и твоей сестры. Я позволил тебе повлиять на решение вопроса о его наследстве, принадлежащем ему по праву. Если бы не ты, он никогда бы не ушел из компании.
Подозрения, ревность, копившиеся годами, изливались сейчас бурным потоком. Луиза не могла ничего сделать или сказать, чтобы остановить его. В течение следующих нескольких часов много раз звонил телефон. Ни Бенедикт, ни Луиза не поднимали трубку. Они намеревались пойти в театр, но ни один об этом не вспомнил.
Они очутились на нейтральной территории, где больше не существовало настоящего, и только прошлое заявляло о себе в этой комнате, прошлое, в котором Бенедикт сейчас не видел ничего, кроме одного сплошного предательства, прошлое, где он страдал больше двадцати лет с тех пор, как она впервые солгала ему, тайком принимая противозачаточные таблетки, чтобы обезопасить себя от беременности.
— Потаскуха… шлюха… слепое честолюбие… ты жила во лжи с самого начала, притворившись, что любишь меня. Сьюзен была права, она предупреждала меня…
Он снова и снова повторял имя своей покойной дочери, предупреждавшей его насчет Луизы с самого начала. Наконец он уныло опустился в кресло, отмахнувшись от нее, когда она сделала попытку подойти.
— Уходи. Иди, звони своей сестре. Сообщи ей новости, которыми тебе не терпится с ней поделиться. Звони моему сыну. Скажи, что я сдаюсь. Он может взять тебя, если хочет, в чем я весьма и весьма сомневаюсь. Я слишком стар для всего этого. Я больше ничего не хочу. Я устал от всего и от тебя.
Она ушла в спальню; каждая клеточка ее тела ныла, в висках стучало, голова шла кругом от того, что ей пришлось вынести за последние несколько часов. Опустошенная, не в силах даже плакать, она лежала на кровати, уставившись в потолок, напряженно ожидая, когда хлопнет дверь в соседней комнате, возвещая, что Бенедикт ушел из ее жизни, но в гостиной было тихо.
Когда опять зазвонил телефон, она вскочила и зажгла ночник.
— Да?
Звонил портье гостиницы. Их шофер до сих пор ждал у подъезда. Нет ли для него каких-либо распоряжений? Луиза видела перед собой часы на столике у кровати. Почти полночь. Шофер ждал на улице, чтобы отвезти их в театр, начиная с семи часов — с тех пор прошла целая вечность.
— Нет-нет, скажите ему, чтобы позвонил моему мужу утром, в обычное время.
Утром, в обычное время. Есть ли надежда, что когда-нибудь снова наступит обычное время? Есть ли что-то, что она могла бы сказать сейчас Бенедикту, чтобы заставить его понять: она не жила во лжи, она восхищалась им и уважала, она гордилась тем, что она — его жена, и никогда не хотела быть женой другого человека? Что он научил ее любить и быть любимой, что она оставалась ему верна в течение двадцати пяти лет?
Все это было правдой, но солжет ли она, если скажет, что также никогда даже не помышляла об измене? Неужели она позволила бы Чарльзу в тот вечер у него в кабинете заниматься с ней любовью? Она содрогнулась. Она осмелилась думать об этом. Самым главным теперь было убедить Бенедикта, что она всегда любила его, и только его одного.
Она расчесала волосы и почистила зубы, сняла костюм, разделась и набросила халат. Это был самый ужасный день за всю ее замужнюю жизнь. Она больше никогда не наденет этот костюм.
С волнением открыв дверь в гостиную, она увидела, что Бенедикт по-прежнему сидит в том же кресле.
— Бенедикт, — мягко окликнула она. Его голова свесилась на грудь. — Бенедикт…
Она привыкла ласково будить его и отводить в постель. Пожалуйста, Господи, молилась она, пусть все будет, как раньше. Пожалуйста, Господи, позволь мне заключить его в свои объятия.
Она опустилась перед ним на колени. У него изо рта текла слюна. Она нежно положила руки ему на плечи.
— Пора спать, дорогой…
Его тело было как каменное. В свете, проникавшем из спальни, его лицо казалось странным, искаженным. Ее обуял ужас. Она включила лампу около кресла и закричала. Один его глаз был закрыт, другой полуоткрыт. Бенедикт не спал. Он был без сознания.
С помощью администрации отеля «Клэридж» потребовалось меньше часа, чтобы доставить его в лондонскую клинику, где врачи не позволили Луизе остаться рядом с мужем. Прошло три часа, прежде чем подтвердилось, что у Бенедикта был сердечный приступ и он находится в отделении интенсивной терапии.
— Пожалуйста, попытайтесь немного отдохнуть, миссис Тауэрс. В настоящий момент вы ничем не можете помочь. О результатах лечения мы сможем вам сказать в ближайшие двадцать четыре часа.
Они держались холодно и сдержанно, говорили властным тоном, не терпящим возражений.
— Я лучше подожду здесь, — сказала она так же холодно и сдержанно.
Они пожали плечами и оставили ее в пустом приемном покое. Около шести утра, отчаянно нуждаясь в поддержке, она позвонила Тиму Нолану, возглавлявшему отделение «Тауэрс фармасетикалз» в Англии почти тридцать лет. Когда он вбежал в приемный покой ровно через сорок минут, вновь появился один из докторов. Он поманил к себе Луизу.
— Ваш муж хорошо реагирует на лечение, но слишком рано говорить о том, какие непоправимые изменения произошли в организме.
— Он в сознании? Он понимает, что произошло? Могу я увидеть его?
— Он проявляет основные жизненные функции. В настоящий момент, боюсь, о посетителях не может быть и речи. — Врач взглянул поверх ее головы туда, где сидел Нолан. — Это член вашей семьи? Он может проводить вас домой?
Луиза нетерпеливо кивнула.
— Очень близкий друг семьи. Мой муж знает, что я здесь?
Врач на какой-то миг заколебался, а потом коротко кивнул. Луиза догадалась, что это значит. Бенедикт знал и не хотел ее видеть.
Она рухнула на скамью и закрыла лицо руками. Она хотела, чтобы Бенедикт жил, она сама хотела умереть. Она несла ответственность за случившееся. Она была больной женщиной, душевно больной, но в настоящее время ничего не оставалось делать, кроме как вернуться в отель и с помощью сильнодействующего снотворного попытаться погрузиться в забытье на несколько часов.
На следующий день прилетел врач Бенедикта Артур Пристли вместе с ведущим кардиологом Нью- Йорка Айсидором Розенфельдом; через двое суток Бенедикта перевели из отделения интенсивной терапии, и он отдыхал в отдельной палате. Наконец Луизе передали в приемный покой, где она провела большую часть двух последних дней и где теперь толпилось много народа, что она может навестить мужа.
Пока Луиза шла за медсестрой по коридору, ее волнение нарастало. Чарльз был на пути в Лондон. Знает ли Бенедикт? Должна ли она сама сказать ему об этом?
Луиза знала, что до нее Нолану уже разрешили пятиминутное свидание. Он должен был понять, что между ними не все ладно, но ее это не смущало. Большинство из руководителей филиалов «Тауэрс фармасетикалз» во всем мире были старинными закадычными друзьями Бенедикта, привыкшими исполнять приказы, привыкшими формировать свою точку зрения в зависимости от его симпатий и антипатий.
Бенедикт лежал бледный, изможденный, к его телу тянулось множество проводов и трубок, а экран
