был. Андрей Полагутин два воза осенью привез, подарок от всех напарников, кормом корова обеспечена — два месяца Аксюта работала на покосе у богатых казаков за сено, но ведь хлеб и молоко не все. Огород у них малюсенький, много ли с него собрали. Все с базара, на все копейка нужна.
«Неужто ни у кого нет? — размышляла Аксюта. — Быть того не может. Город большой, щеголих много».
Однажды соседка ей сообщила, что купчиха Кубрина ищет вышивальщицу. Одевшись почище, Аксюта сейчас же побежала к Кубриным с образцами своей работы.
Хозяйка велела позвать в гостиную — там сидели несколько дам.
— Ах, это вы! Напрасно беспокоились! — сказала она, увидев входящую Аксюту. Кубрина была из «благородных» и щеголяла вежливым обращением.
— А мне говорили, что вам нужна вышивальщица, — растерянно произнесла Аксюта.
— Да, нужна, но не вы! — отрезала мадам.
И тогда Аксюта возмутилась. В чем дело? В чем ее вина? Многие из сидевших купчих в прошлом году были ее заказчицами, восторгались работой, а теперь молча и ехидно улыбаются. Устремив гневный взгляд прямо в лицо хозяйки, она спросила:
— Может, вы мне скажете, почему моя работа стала не нужна? Плохо ли вышиваю или нитки ворую?
— Видали? — повернувшись к гостям, бросила Кубрина. — Как она разговаривает и сверкает глазами! Теперь понимаете, что говорят правду…
— Какую правду? — запальчиво перебила ее Аксюта. — Мне кусок хлеба надо заработать, двоих детей да старуху-мать кормлю…
— У ней, может, еще трое без мужа народятся, а мы с вами за то отвечать будем, — с издевательской усмешкой продолжала Кубрина, обращаясь не к Аксюте, а к гостьям.
От обиды у Аксюты потемнело в глазах. «И здесь грязнят…» Сделав шаг вперед и не сдерживая льющихся слез, не помня себя от гнева, она говорила, уже обращаясь ко всем:
— Вы бывали у меня? Видели ли хоть какого-нибудь мужчину близко? Дети мои от законного мужа, да вот отца-то их съел старый кровопийца Мурашев неизвестно за что… И сам зато подох прошлый год, проклятый. Спросите мать моего мужа, свекровь мою, забываю ли я ее сына хоть на минуту…
Опомнившись, Аксюта внезапно смолкла. Перед кем говорит, у кого ищет справедливости?
— Может быть, и так, милая! — презрительно процедила хозяйка. — А отец-то твой кто? Сам признался. Вся семейка у вас ой-ой-ой! Честным людям от таких надо подальше держаться.
Взглянув с ненавистью на Кубрину и ее гостей, Аксюта выскочила из комнаты. Теперь все понятно. И здесь кто-то занялся ею. Но кто?
Валя с подругами перестала забегать, когда почувствовала, что Дмитрий больше думает об Аксюте, чем о ней. Бедная девочка ревновала. Аксюта и сама поняла, что не только по-товарищески относится к ней Дмитрий. Она запретила ему заходить, «в целях конспирации», и Антоныч ее поддержал. Но Валя все же не простила Аксюте первого девичьего горя.
Приток богатых заказчиц начал уменьшаться еще месяцев пять тому назад. «Что ж тогда произошло?» — задала себе вопрос Аксюта и вдруг вспомнила.
Как-то вечером к ним постучали. Думая, что это Антоныч, Аксюта спокойно пошла открывать, но это был Павел Мурашев.
— Вы, Павел Петрович? — удивленно спросила она. — Что это вы так поздно и пешком?
— Да был тут неподалеку, Аксинья Федоровна, и решил зайти, вас весточкой обрадовать, — сказал Павел, идя вслед за хозяйкой в дом.
У Аксюты забилось сердце. Неужели от них?
— В Омске они оба, — наклоняясь к ней и дыша винным перегаром, прошептал Павел. — Им там неплохо, только о доме скучают, письмеца ждут, случайно узнал. Пиши, я сумею отослать…
Если бы не его жадный взгляд и не запах перегара, может быть, Аксюта написала бы.
— Я подумаю, Павел Петрович, потом напишу, а теперь идите. Поздно уж, а мы люди семейные, лучше вечером не заходите. За заботу спасибо! — ответила она Мурашеву.
На другой день с утра побежала к Антонычу и сообщила о позднем посещении.
— Писать не следует, Аксюта! В другие руки может попасть. Павел лютый враг для нас, его берегись! Без расчета он шагу не сделает. И тестя и старшего брата к ногтю гнет, — сказал слесарь, с тревогой взглянув на нее.
Перед вечером Павел подъехал на коляске. Аксюта, поджидавшая его, метнулась на улицу, даже не дав Мурашеву сойти.
— Спасибо, Павел Петрович, за заботу. А только раз по закону писать нельзя, так лучше не буду.
— Что ж, тебе виднее, Аксинья Федоровна! — благодушно промолвил Павел и заботливо осведомился: — Как живешь с детишками? Может, помочь надо? Я ведь старое не забыл…
Аксюта отступила от коляски.
— На добром слове спасибо, а в помощи я не нуждаюсь. Руки, ноги здоровы, голова на плечах, — ответила с вызовом и, поклонившись, пошла в хату, не приглашая гостя.
Вспоминая все по порядку, Аксюта поняла, что после этого разговора и начали уменьшаться заказы. «Значит, его усилиями травят, чтобы за помощью пришла: на все, мол, согласна, Павел Петрович, только корми!» — думала, негодуя, Аксюта.
«Да ведь и в Родионовке невозможно стало жить, как он побывал», — вдруг вспомнилось ей. Возмущение и страх охватили Аксюту. Вот он, настоящий враг.
Не заходя домой, она прямо прошла в соседнюю мастерскую. Там, кроме хозяина, никого не было. Взглянув на молодую женщину, слесарь запер дверь мастерской и провел ее в комнату.
— Ну, рассказывай, Аксюта, какая беда стряслась, — предложил он, садясь напротив.
Антоныч слушал не перебивая взволнованный рассказ молодой женщины, а когда Аксюта смолкла, встал и несколько раз прошелся по комнате.
— Не мытьем, так катаньем хочет своего добиться. Потому тогда свидание устроил и их так быстро отправили дальше. Дмитрий все правильно понял, — произнес он, остановившись перед Аксютой. — Только не выйдет у него, детей Кирюши мы без помощи не оставим. Помогут и мужики хлебом. А ты больше к этим барыням не ходи. Весной найдется другая работа…
— У меня еще немного денег есть. Ваши деньги с Дмитрием на другое нужны, — перебила его Аксюта. — Стирать буду, убирать. Кабы Виктор что новое привез… О том душа изболелась…
— Подождем! Пока не горюй. Придет пора, отольются волку овечьи слезы, говорит народ. А мы не овцы, не ждем, а сами подготовляем эту пору, Аксюта! Оторваны мы сейчас, не знаем, что делается в России, но быть того не может, чтоб большевики сдались, — задумчиво говорил Антоныч, и Аксюта, слушая его, постепенно успокоилась.
Когда она вернулась, Евдоха, прявшая на веретешке, спросила:
— Работы, знать, нема?
— Нет, мамынька! Всем все перевышивала. Отдохну немного, ребятам и нам чулки повяжу, потом за другую работу примусь, — весело ответила Аксюта, поймала сынишку и начала подкидывать его под потолок.
Мальчонка радостно вскрикивал.
— А меня? Меня? — дергала за материну юбку кареглазая, кудрявая Танюшка.
— И тебя, моя цыганушечка, покидаю, — пообещала, смеясь, мать.
Пустив сынка — он сразу направился к бабушке, — Аксюта подхватила дочку, но кинуть не смогла.
— Тяжелая ты, Танюшка! Большая стала.
— Не сглазь смотри! — добродушно проворчала Евдоха. — Обедать пора, а то уж куски таскать начали…
Аксюта, не слушая, шептала что-то на ушко дочке, целуя крутые каштановые завитки. Совсем как у отца, только светлее.
Евдоха посмотрела ласковым взглядом на сноху и внучку и, покачав седой головой, начала накрывать на стол. Скоро маленькая семья, сидя за столом, дружно хлебала борщ, забеленный сметаной.
