а не нашего. Видно, в маманю родился. Она тоже неправды да зла не любила…
Наталья слушала мужа затаив дыхание. Так вот как сделал деверь! Ни в чем не солгал, но сумел увидеть и муку ее и слабость, да и старшего брата заставил по-своему на все посмотреть.
«Вот кому мне сразу надо было правду сказать, — с запоздалым раскаянием подумала она. — И мамынька была бы жива, и ничего не случилось бы…»
— Павел не лгал, хоть многого и не понял. Но враг он мне отныне, а не брат, — продолжал Аким. — Сказал не ко времени и не с добра, а из злобы и зависти. Демьян говорил — добра нам желал, защищал детей наших, а Павел к убийству толкал меня, детей к сиротству…
Наталья, прижавшись к мужу, рыдала, полная благодарности к Демьяну.
— Не плачь, Наташа! Про то забудем. Дема крест меня заставил целовать, что не обижу тебя. Отца на земле покарал Павел, а знахарку наказал я. С Павлом сочтемся после. С тобой же давай уговоримся — всегда правду говорить друг другу и про дружбу Демьяна никогда не забывать…
Аким за дорогу продумал предстоящий разговор с женой и сейчас говорил как по-писаному.
— Акимушка, ничего никогда больше не потаю от тебя. Демьяна Петровича и детям закажу каждый день в молитвах поминать, а у Аксюты за все прощения попрошу: знала ведь, как лиходей наш травил ее, силком в грязь тащил, — говорила Наталья, высказывая все перечувствованное за время поездки мужа.
— Да, Натальюшка, к Оксе сходи. Дема уважает и жалеет ее. Все одно, что ему уважение сделать. Да и Никитин с женой узнают — одобрят тебя, — ответил озабоченно Аким.
У него уже появились думки, как бы с помощью Никитина обогнать Павла: тут и месть и выгода. Наталья ловкая, она сумеет подкатиться к кому надо с добром.
Свою салотопню Липатов выстроил верстах в пяти от города, на Ишиме, недалеко от кубринской дачи. Там перетопляли сало, чистили и мыли кишки, и липатинское предприятие звали чаще кишечной, чем салотопней, а в слободке за Липатовым закрепилась кличка «кишочник».
Вдоль берега были разбросаны мостки для чистильщиц кишок, под открытыми навесами на длинных столах резали сало и ссыпали в огромные котлы.
Только возле котлов работали мужчины — подтаскивали топливо, сливали в бочонки кипящий жир. Все остальные работы выполняли женщины и девушки, набранные Липатовым с мельниц, из слободки и со Степной улицы.
Аксюта поступила на салотопню с первой же группой резчиц. Скоро ей удалось познакомиться со всеми работницами и сдружиться с ними.
Она быстро выполняла дневную норму, а потом помогала соседкам, не справлявшимся с работой.
— Ты что, Окся, на других работаешь? За это хозяин платить тебе не станет, — сказала ей бойкая, похожая на цыганку, Марийка.
Аксюта хитро посмотрела на нее.
— Покажи хозяину, что скоро кончаешь, — он живо урок прибавит. Себе не поможешь, а других подведешь. Лучше уж подругам помочь, чем ему.
— А ведь и правда, девки! С него станется. Будешь спину гнуть без отдыха и без толку, — поддержала ее худенькая Филатовна, распрямляясь над столом.
— Правда-то правда! Так и надо делать. Только помалкивайте. Вон идет его наушник, — перебила соседка Марийки, показывая глазами на подходившего старшего рабочего — бабы всегда смеялись над ним, называя «Мочалом» за цвет растрепанных волос.
Аксюта проворно отодвинула нарезанное сало и перетянула себе два стяга от соседки. То же сделала и Марийка. Брызнул веселый смех работниц. Мочало, покосившись, прошел мимо, решив, что они скалят зубы на его счет.
Вслед за Аксютой и Марийкой и другие стали так же делать. Мочало пробовал было намекнуть, что «может, кому надо прибавить», но на него дружно закричали:
— Куда там! С этим уроком и то едва-едва справляемся…
Особенно высоко оценили резчицы сметку Аксюты, когда мойщицам увеличили дневной урок наполовину без добавки оплаты. Получали все работницы одинаково по четвертаку в день.
Любили работницы и песни Аксюты. Когда она запевала, то и рабочие старались задерживаться возле резчиц. Даже Мочало никого не подгонял, а, стоя возле столба, поддерживающего навес, слушал, не спуская глаз с певуньи.
На обед Аксюта тащила своих подруг к Ишиму, поближе к мойщицам. Работницы усаживались кружком, ели хлеб, запивая водой, потом пели печальные и раздольные русские песни, а то разговаривали о своих невеселых делах. Кто бы захотел мерить ежедневно десять верст да работать день за четвертак, коли б не нужда горькая…
Скоро все знали друг о друге все. Мойщицы сердились и ссорились. Из-за выскочек, как они говорили, хозяин большую работу навалил. К вечеру ни рук, ни ног не чувствуешь, спину не разогнешь, а в расчет по двадцать копеек получаешь.
— А вы полно-ка св
— А как? Как? — загалдели бабы.
— Спросите нашу Оксю, она научит, — засмеялась Марийка.
Мойщицы окружили Аксюту.
— Как мы сделали, у вас уже не выйдет, но можно по-другому, — тихо заговорила Аксюта. — Только, чур, не проболтайтесь. Съедят тогда, а у меня дети, свекровь, кормить надо.
— Ой, что ты! Никто и не узнает. Разве не понимаем! — уверяли мойщицы.
— Вы вот сегодня работайте абы как, чтоб никто половины не сделал, и завтра так же, потом скажите хозяину, что урок больно велик, а за двенадцать копеек ходить сюда резону нет, — учила Аксюта. — К нему сейчас много кишек и сала привезут, резку и по домам давать будут. Обязательно прежний урок восстановит, а вы вперед умнее будьте, не выдабривайтесь, лучше друг другу помогайте, как мы…
Обед шел дольше обычного — работницы сговаривались меж собой, как лучше выполнить совет Аксюты.
Когда дня через три Липатов согласился платить мойщицам за дневную норму по сорок копеек, а за половину двадцать — кишки могли погнить, — авторитет Аксюты среди работниц поднялся.
— Молода головушка, а ума палата! — с уважением говорили про нее пожилые работницы.
Кроме Марийки, к Аксюте часто стали забегать товарки с мельниц и из слободки.
— А как бы и нам надбавки, Аксюта, добиться? — говорили они. — Ведь мойщицам теперь за старую выработку платят по тридцать.
— Ему место надо освободить, новых набрать, так давайте завтра скажем, семейные которые, что работу домой возьмем. За работу на дому он хочет платить по пятнадцать, да выжарки остаются. А мы потребуем двадцать пять копеек, кроме выжарок, ему их девать все ровно некуда. Вот и девчатам, что сюда ходить будут, можно просить тридцать пять за урок, — сказала Аксюта. — Только надо вперед хорошенько сговориться, чтоб никто не уступал. Никитин столько сала возит, что хозяину придется разворачиваться.
Работая в салотопне, Аксюта по-прежнему ходила убирать и стирать к Никитиным. Там и узнала обо всем.
— Завтра же со всеми сговоримся. Я останусь на кишечной, — подмигнув Аксюте, сказала Марийка. — Не больно многие к нему пойдут — на уборку хлебов уехали. А тебе, Аксюта, с детьми лучше дома работать, ишь какие куклята!
Девушка растрепала Танюшкины кудри. Большеглазая девчушка совсем не дичилась чужих.
И эта маленькая битва с хозяином кончилась успехом. До зарезу нужны были ему работницы. Он даже упрашивал, чтобы приходили пораньше да уходили попоздней — перерабатывали дневной урок; платы ему не жалко…
Вместо семейных, которым развозили сало по домам, забирая топленое, Марийка набрала девчат, и они не меньше сорока копеек зарабатывали в день.
