совершенно изменил свой подход: из сухого рисовальщика неколоритного в краске, стал живописцем и колоритным. Много замечательно блестящих вещей. Но главного у него все же нет — ума и души. Все же он остался внешним художником. Он очень ограниченный человек. Живет он теперь по-богатому — у него чудесное ателье, им самим сделанное, со всем возможным комфортом. Есть терраса, садик и оттуда — это на верхушке Монмартра — великолепный вид на весь Париж. Скоро он делает собственную выставку и верно будет иметь еще больший успех. Он теперь имеет уже мировую славу». Письмо Сомова наводит на размышления о некой особой «художественной душе» и даже «художественном уме»…
На упомянутой им в конце письма новой выставке Яковлева Сомов, конечно, побывал тоже. И, конечно же, написал о нем любимой сестрице (письмо от 2 мая 1929 года):
«…Много выставок и вернисажей… Сегодня был очень помпезный Саши-Яши (Яковлев). Великолепное помещение, самая шикарная публика — бродил и старый, толстый Шаляпин. Успех большой и заслуженный, хотя и не все согласны с его эволюцией…»
Как видите, мнения о новых картинах Яковлева, о героическом его бегстве в живопись и о самых достоинствах живописи его, так сказать, «помпейского» периода — расходились уже и тогда, в мае 1929 года… Их еще будет много, этих мнений, этих споров, а цены на картины Яковлева будут расти и расти (тоже ведь отражение чьих-то мнений или чьей-то финансовой предусмотрительности!).
Впрочем, в затянувшейся почти оседлой (во всяком случае, европейской) жизни Александра Яковлева с неизбежностью наступила новая пора странствий.
Ни сам Яковлев, ни его друг Жан-Мари Хаардт, ни другие его спутники по «черному круизу» не могли забыть счастье открытия новых земель. Им всем не сиделось дома. Не раз собирались они, задумывая новый автопробег. И вот свершилось: Жан-Мари Хаардт и Андре Ситроен лично пригласили Александра Яковлева принять участие в их новой экспедиции гусеничных автомобилей фирмы «Ситроен» — в автопробеге по самым опасным и самым нехоженным тропам Азии, в тяжком и трагическом «желтом рейсе», в котором все с самого начала пошло не так…
Начать с того, что Яковлева знали теперь и любили руководители экспедиции, что он был приглашен друзьями, ему не нужно было ничье посредничество. Но он, может, и не хотел вдобавок к этому посредничеству прибегать, может, стал ощущать его как двойную игру. Может, счел, что он больше не нуждается в ней. В 1925 к нему выпустили из Пензы племянницу (как пишут члены семьи, «по просьбе Ситроена»), а в 1928 и вовсе устроили в Ленинграде его выставку… Вполне, вероятно, что отношение Яковлева к его просоветскому окружению стало меняться. Но менялись после 1928 года и московские порядки, режим и борьба за власть ужесточались и набирало силу главное оружие тоталитарного режима (не романтический «булыжник» голоты, а тайная разведка).
Проявил ли Игнатьев интерес к новой затее Ситроена? Наверняка должен был проявить, это все были его угодья. И отметил, что Ситроен пытается действовать напрямую. И хотя Игнатьев был очень занят в то время подготовкой самой шумной из своих фезандрийских «спецопераций» — поездкой коминтерновских «писателей» в Страну Счастья с заранее оговоренной полумиллионной лавиной «дезы» (так это называл колега Игнатьева генерал Судоплатов), которая должна была быть обрушена на темные головы французских «лохов». Той самой последней фезандрийской операцией, что помогла графу получить, наконец, желанное штатное место в Красной Армии. Понятное дело, не в кавалерии, не в пехоте, не в артиллерии, а по прямой специальности — в армейской разведке, в ГРУ (в том управлении, которое полвека спустя подарило русским читателям автора куда более интересной, чем игнатьевская жвачка, книги — суворовского «Ледокола»). Несмотря на занятость, Игнатьев должен был объявиться — не на сцене, конечно, а за кулисами. Как и положено в его бизнесе.
Итак, объявлен «желтый круиз», рейс через загадочный, запретный, непостижимый и недостижимый Восток, страны тысячелетнего сна, коварное гнездо всемирных интересов и страстей, где ужом вьются самые отчаянные из европейских агентов, где революции, предательства, подкуп, страдания, измена и смерть, погибель — при всяческих, но всегда «невыясненных» обстоятельствах». Самые названия стран на пути экспедиции звучат заманчиво — Сирия, Персия, Афганистан, Монголия, Китай, Вьетнам… А уж названия городов и селений — Бейрут, Машхед, Керманшах, Тегеран, Самарканд, Герат, Кандагар, Шрингар, Кабул… И горные страны, снеговые вершины, хребты — Гималаи, Памир, Гиндукуш, Тибет… Лишь пять лет прошло с тех пор, как загадочный Рерих двинулся туда, всполошив большевистскую разведку. Может, они и поныне там ползают, те, что еще не расстреляны, не отравлены… Может, еще и Блюмкин жив, и Раскольников…
В дневниках Яковлева найдешь упоминания об этой неодолимой тяге в новое странствие, которую разделяли его друзья по «черному круизу». Задолго до странствия они начали разрабатывать маршрут. От Бейрута они намерены были через Сирию, Ирак и северную границу Ирана войти в Советский Союз и, двигаясь южнее озера Балхаш, войти в китайскую провинцию Сицзянь и направиться к Пекину. Древний «шелковый путь», засыпанные песком вековые следы караванов…
Они спокойно ждали в Париже советской визы… Спокойно ли? Что происходило в эти последние месяцы подготовки и ожидания?
Всего за четыре года до их предприятия хитроумный Рерих помчался от китайской границы в краснозвездную Москву, чтобы получить визу на переход по Алтаю (кто ж не искал тайн Шамбалы на Тибете и на Алтае — от национал-социалистов Гитлера до национал-большевиков последнего, лимоновского, разлива!). Рерих посуетился тогда в Москве в 1926, повосхвалял ленинскую мудрость, обещал похлопотать о пропаганде большевизма на заоблачных высях и вернуться на родину навсегда со всеми сокровищами при первой возможности, а наверное, и посотрудничать в пути с благосклонными органами, может, даже взять с собой в караван какого-ни то ушлого товарища…
Люди Ситроена сидели в Париже со всеми визами в паспортах и ждали отъезда. И вдруг в ноябре 1930 года, за три месяца до их отъезда, пришло из краснозвездной столицы разведтайн и спецопераций неожиданное извещение о том, что советские визы участников экспедиции аннулированы.
Что произошло за эти последние месяцы, можно только гадать. Возможно, советские органы пытались о чем-то договориться с руководителями экспедиции и не смогли договориться. Может, это касалось непосредственно Саши Яковлева, а стало быть, и нашей истории. Что же было?
Ни Ситроену ни Яковлеву не нужно было, подобно Рериху, мчаться за многие тысячи верст в Москву, лихорадочно листая дорогой библии марксизма. Граф Игнатьев мог преспокойно достать Яковлева в Париже для подтверждения добрых отношений. Но что-то случилось при этом. Что-то непоправимое. Может, Яковлев не оказался «светским» (в понимании Саломеи Андрониковой) человеком. Может, он не согласился быть «нашим человеком» в экспедиции его новых друзей. О чем-то сговариваться с чекистом-графом за спиной Хаардта и других. Может, советские «силовики» потребовали от него еще каких ни то тайных услуг… И Саша, вероятно, сказал «нет». Может, он получил при этом моральную поддержку друзей по экспедиции. Может, ничего не скрыл от них… Может, он был уже не тот Саша Яковлев, что в 1924 году. Если это случилось именно так, Александр Евгеньевич Яковлев стал не просто гениальным рисовальщиком и гордостью эмигрантского искусства. Он встал в один ряд с теми, увы, немногими эмигрантами, которых не удалось ни запугать, ни купить, ни одурачить… Такое стоит немалого, и он не мог не расплатиться…
Со временем новое поколение историков заглянет в «секретные» архивы людей в полушинелях и полулюдей в шинелях. А пока мы знаем только, что советские визы были аннулированы за три месяца до отправления экспедиции в дорогу — в ноябре 1930 года. Я недавно прочел об этом в одной из книг американской писательницы Франсин Грей дю Плесси, матерью которой и была та самая знаменитая племянница Саши Яши Татьяна Алексеевна Яковлева…
Так или иначе, экспедицию Ситроена не подпустили к советской границе, а Саша Яковлев и его друзья стали, если можно так выразиться, «невъездными» (персона нон грата). Это грозило изменением маршрута автопробега, изменением многих планов, но Яковлев и его друзья решили не отменять долгожданную экспедицию. Вообще, они, похоже, не сильно испугались угрожающей московской акции. И напрасно. За год с небольшим до описываемого события стал «невыездным» знаменитый советский поэт, который собрался во Францию делать очередное брачное предложение племяннице Саши Яковлева Татьяне. Ему впервые отказали тогда в заграничном паспорте, и он испугался. Он лучше, чем беспечный Саша Яковлев, знал обычаи тех времен и советскую тайную полицию, дневавшую и ночевавшую в семейном
