гнездышке его возлюбленной Лили Брик. Маяковский понял, что он на пути к гибели, и он не ошибся. Беспечные ситроеновские путешественники решили, что им придется чуток исправить маршрут, а дальше — снова дорога, приключения, ветер странствий, экзотика, новая слава… Они были свободные люди, ни один из них (даже русский Саша, так своевременно покинувший Петроград), никогда не видел колючей проволоки лагерей и не глядел в ясные глаза товарища Ягоды…

Новый маршрут шел через памирские перевалы, через Гиндукуш… Он был невероятно труден. Однажды для переправы через горную речку им пришлось разобрать машины, перенести их на руках, а после переправы собирать снова. Были высокогорные перевалы на высоте около 5000 метров, были обледенелые дороги и многометровые слой снега по краям дорог…

Жан-Мари Хаардт поделил экспедицию на две группы. Одну из них (носившую название Китай) возглавил высокий красавец Виктор Пуан, заядлый путешественник и морской капитан; вторую — сам Хаардт. В экспедиции были теперь видные ученые — археолог Жозеф Акин и философ Тейар-де-Шарден. К себе в машину Хаардт взял лучшего из попутчиков и друзей — Сашу Яковлева. Их группа называлась Памир. Ну да, Памир, мечта московского бродяги-интеллигента…

Кто ж из московских молодых работяг или младших научных сотрудников, влача жизнь в непрестанном восьмичасовом перекуре, не разрывал дешевую пачку паршивых советских сигарет «Памир», не вспомнив, что вот ведь, есть где-то на свете Памир? И кто из пишущей братии, встретив в цедеэловском буфете молодого загорелого прохиндея Давку Маркиша, не спрашивал его с завистью:

— Опять с Памира?

— Конечно. Памир, Джиргаталь, Даштиджум… Рай интеллигентного человека…

Наш институтский преподаватель английского Лев Перлин лазил на Памир вместе с безжалостным большевистским прокурором.

Из первой же поездки в Душанбе я вырвался на Памир… Потом снова и снова. Во второй раз я добрался в крошечном чешском самолете из Душанбе в Рушан и начал скитаться по бедным памирским кишлакам. В третий раз все было еще сказочней. Накануне поездки, в Душанбе, за чайным столом у художника Володи Серебровского и его матушки-балерины (о, это был главный душамбинский художественно-богемный салон) я познакомился с прелестной девушкой-памиркой и сказал ей, что наутро улетаю на Памир, в Рушан.

— В Рушан? Вечером позвоню дяде, и он вас встретит в аэропорту… Боже мой, да какой там был аэропорт в те дни в Рушане! Лужайка с тощими козами, два-три вертолета, деревянная будка сортира…

Но дядя был настоящий: высокий, мушкетер в штатском, в ярко начищенных сапогах. Он был начальник районной милиции, и его шофер с газиком дожидались московского гостя у обочины поля. Однако меня (гостя) при высадке надолго отвлекли загоревшие дочерна парни в телогрейках, которые грузили какие-то ящики в салон большого вертолета.

— Куда летим? — спросил я у одного из этих парней, чьи обгорелые лица и засаленные фуфайки свидетельствовали о давнем отрешении от всех благ цивилизации.

— На Сарез, — сказал парень и ушел в пустое сарайное брюхо вертолета.

— Боже мой, на Сарез…

Там когда-то, три четверти века назад сильно тряхнуло у кишлака Сарез: вершина горы упала в реку Сарез, перепрудила ее наглухо, и вот стала вода собираться в ущелье. Долго-долго прибывала вода, пока не спохватились люди ученые… Там было уже большое Сарезское озеро глубиной в километр, и люди умные без труда представили, как однажды, прорвав запруду, ринется эта масса воды в долину и все смоет на своем пути — и старинные кишлаки, и людей, и скот. Так возникла «проблема Сарезского озера». Над ее решением тщетно бились всякие геологи, гидрологи, лимнологи, поселившиеся в палатках на льду озера в самом сердце Памира.

— А мне можно с вами? — спросил я у дочерна загорелого парня, когда он вышел из трюма за новым ящиком.

— Почему ж нет… — сказал он беспечно.

Начальник милиции, подошедший к нам и представившийся, счел мою импровизацию разумной и проявил полное понимание.

— Когда еще туда слетаешь? Может, никогда… — сказал он. — Редкий случай. А когда вернешься, я еще тут буду. Куда денешься…

И я полетел…

Иногда просыпаюсь я ночью у себя в захолустной Шампани или в Северной Ницце, гляжу на свою усталую руку и думаю: «Неужто это тот же я, тот самый, летал над белым сверканьем Памира, в тесной пропасти ущелий?.. За окном вертолета сияли снегами и льдом вершины-семитысячники, и паскудные их названия (пики Ленина, Сталина, Коммунизма) не омрачали надземной их чистоты (как не омрачают веселья в дорогом парижском кабаке «Клозери де Лила» жульнические таблички, привинченные ради рекламы к столикам (принц педерастов Кокто, Ульянов-Ленин, холуй Сартр, принц, граф)…

Самолет наш сел на лед Сарезского озера, подошли какие-то давно не вкушавшие благ цивилизации русские парни — подошли потолковать с залетным фраером, и я ощутил себя на самом дальнем краю света. Такое острое было ощущение — может, Саша Яковлев и ездил за ним…

Новая ситроеновская экспедиция, ставившая перед собой еще более широкие задачи, чем прежняя, оказалась намного более тяжкой, чем первая, хотя к ней упорно готовились годами. Мусульманский мир оказался более закрытым, чем даже тайный мир пигмеев. К тому же там вечно кипела тайная борьба дипломатических (то бишь, шпионских) интересов. Там шла борьба за власть и влияния, и большевистской разведке здесь было раздолье.

Яковлеву нелегко бывало уговорить кого-нибудь позировать для портрета, а о женщинах не только с открытой грудью, но и просто с неспрятаннымым носом можно было забыть начисто.

Саше удалось нарисовать носильщика-курда в Багдаде, борцов в зурхане, одного ученого перса в Тегеране, туркменского всадника в Герате, воинственный танец в Мокуре, да несколько городских пейзажей, не прикрытых покрывалами лишь по нехватке ткани…

Работать на ходу, в машине оказалось трудно. Яковлев делает какие-то значки себе на память в блокноте, пытаясь хоть обозначить виденное для будущей работы. К тому же художник ставит теперь перед собой все более трудные цветовые задачи, вырабатывает новую цветовую гамму, отвечающую его восприятию Востока.

Из Афганистана экспедиция отправляется в долину Бамьян, что лежит в самом сердце Гиндукуша. Странствие по Гималаям завершилось в Шрингаре. Легкий на подъем Саша-Яша, которого теперь в экспедиции зовут Яко, показал себя неплохим скалолазом.

Но дорога становилась все труднее: у перевала Бурзиль (высота 4188 метров) их ждали снежные завалы. Поспешая на помощь группе Виктора Пуана, попавшей в плен, Яковлев и Хаардт встретили в Кошбеле первых киргизов. Они впервые пили чай в киргизской юрте.

Чуть позднее, отправившись на разведку в соседнюю долину, Яковлев встретил караван, ведомый погонщиком Мулабаем, который говорил на неслыханном в этих местах экзотическом языке: он говорил… по-русски. Вытащив из кармана визитную карточку с адресом своего монпарнасского ателье, Яковлев черкнул на ней несколько слов по-французски и Мулабай взялся доставить записку в лагерь Хаардту. Там было короткое и умиленное сообщение:

«Я познакомился с Мулабаем, который произвел на меня очень хорошее впечатление и который вдобавок почти правильно говорит по-русски. Он проходил через Гез и обнаружил, что там много воды, но он надеется, что к тому времени, когда мы придем, вода немножко спадет. Переход в Шишиклике показался ему трудным — много снега. Караван сюда доберется 4 сентября».

А. Яковлев. Музыкант из Кашмира

Экспедиция Хаардта поднялась в предгорья Памира. За перевалом Улуг Рабат (высота 4200 метров) они вышли на берег прозрачного озера, чистого, как слеза.

И вот, наконец, китайский Кашгар. Вежливые улыбки, китайский чай и вдобавок — полный запрет на любые научные исследования. Начинается бесконечное ожидание виз, разрешений на дальнейшее путешествие. «Желтый круиз» буксует и вязнет в тине красного Китая.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату